Человек маркизы - Ян Вайлер
Потом он снова оставил меня одну и отправился к следующему дому. И оттуда тоже вернулся без известия об успехе. Он занёс результат в свой гроссбух. Последовали ещё семь домов. Всё в той же последовательности действий. Выйти. Щёлкнуть пальцами. Прицел указательным пальцем. Дом. От пяти до десяти минут. Снова выйти, ничего не продав, что было сразу ясно, в противном случае он задержался бы дольше. Кроме того, тогда бы я увидела его на балконе, где он замерял бы маркизы. Итак, он снова выходил, гроссбух, снять колпачок ручки, сделать запись, закрыть колпачок, глотнуть воды.
Наконец он сказал:
– Хорошо. Перерыв на обед? – Он завёл мотор, и мы поехали есть. Он знал, пожалуй, все закусочные киоски в Рурском бассейне, Буер, по его словам, был Эльдорадо колбасок. И добавил тоном знатока: – Очень важный жизненный совет: если где увидишь вывеску «Акрополис», можешь рассчитывать на колбасную компетенцию, выработанную десятилетиями. Всегда. А новые будки, пусть и с красивыми названиями, но у них нет того опыта, который передаётся из поколения в поколение. Поэтому, если есть выбор, всегда только «Акрополис».
Как видно, Рональд Папен тоже обладал колбасной компетенцией, выработанной за десятилетия.
– А ты ешь что-нибудь другое, кроме колбасок? – спросила я.
– Иногда ем шницель. И фрикадельки могут сойти, если больше нечего. Но – колбаска в принципе самый солидный выбор. А почему?
Я понятия не имела.
– Понятия не имею.
– Потому что, – художественная пауза, – она всегда одинаковой величины. Надо ставить на систему. Система говорит: ты платишь за каждый шницель приблизительно одно и то же, но шницели всегда разные. Значит, ты получаешь когда больше, когда меньше за одни и те же деньги. С фрикадельками то же самое. То ли тебе дадут приличное мясо, то ли какое-нибудь жалкое фрико, зависит от случая, от таланта повара, от состава или от скупости хозяина.
Он снова сделал паузу и посмотрел на меня, чтобы удостоверится, что я ещё тут.
– А колбаска есть честный ответ на полуденный голод. Она как бы всегда одинакова и стоит везде так же. И её труднее всего испортить. Заметь себе: первым делом «Акрополис», а во-вторых, всегда колбаска. Когда нет аппетита, можно в виде исключения порекомендовать что-то другое. Фрикадельку. Чевапчичи. Шашлык. Или картофельные оладьи. Можно приготовить, если желчный пузырь взыграет. – С этими словами он остановился прямо перед «Акрополисом» Гельзенкирхенского Буера.
На выбор было шесть колбасных опций: жареная колбаска, колбаска-карри, цыганская, охотничья, с луком и таинственная и очень греческая форма применения: метакса-колбаска. Папен выбрал себе охотничью, потому что он, по его словам, очень падкий на грибы. Я взяла карри, потому что подростки часто действуют куда менее экспериментально и гораздо более консервативно, чем им в целом приписывают. Папен пил воду, я взяла себе лимонад. Он заказал себе на гарнир картошку фри с майонезом и кетчупом, то есть нечто запредельное.
– Не знаю, согласилась бы твоя мать, если бы знала, что ты у меня не питаешься салатами и тому подобным.
Пусть не беспокоится. У моей мамы еда уж ничуть не здоровее, чем у ларёчника «Акрополиса» в Буере. Если она вообще готовит. Часто мы ходим куда-нибудь поесть, причём с Хейко это регулярно бывает сопряжено с неприятностями. Он донимает кельнеров, придирается к безупречной еде и ввязывается с поварами в предметный разговор о правильном приготовлении каре из ягнёнка, не имея об этом ни малейшего представления. Но хуже всего то, что Хейко редко что-нибудь доедает до конца. Это часть его жизненного стиля, как он часто говорил. «Только бедные Вилли доедают всю тарелку досуха. Я не считаю это нужным», – говорил он и закуривал посреди еды.
Если что-то было не по нему, он иногда гасил сигарету в гарнире к своему золотому лещу или о дорогущий стейк, который потом уносил кельнер с ужасом, написанным на лице. И ведь он точно знал, что его ненавидят за его поведение, что охотнее всего они бы его вышвырнули из-за стола. Но он потом делал их безропотными при помощи огромных чаевых. Ему доставляло радость, что они вынуждены всё терпеть, потому что он за это платит прямо-таки абсурдные суммы, ещё и посмеиваясь.
С другой стороны, он выказывал почти детский восторг, когда что-то было ему по вкусу. Тогда он хотел всё знать о приготовлении блюда, не ленился выспрашивать кельнеров, откуда продукт, чтобы тут же пуститься с ними в разговоры о Косово или о Греции. И для него не играло роли, что заказывали мы. Мне никогда не запрещалось что-нибудь попробовать. Хейко трудно было в этом предсказать, как и во многих других вещах. Он был строг, но это всегда было интересно.
Мы как семья были тяжёлыми клиентами. Человечество состояло для нас, по существу, из обслуживающего персонала. И поскольку ничего другого я не знала, то по крайней мере в детстве находила это ещё и забавным – вести себя в ресторане как мой отчим. И Джеффри тоже. Мы опрокидывали напитки, хлеб заказывали корзинками, крошили его по столу, заказывали порции, к которым не притрагивались или ныли, потому что хотели вдвое больше сливок на мороженом.
И только в последние месяцы я начала сомневаться в своём поведении. Но я думаю, что это происходило не из убеждения, а из положительного побочного эффекта моего полового созревания: мне просто хотелось отделиться от мамы и Хейко.
И вот я сижу на барном табурете у стоячего столика в одном из множества «Акрополисов» Рурского бассейна и смотрю, с какой самоотдачей мой отец поедает свою колбаску. Они ему, кажется, действительно нравились, тем более что он выработал себе систему и не заказывал шницели.
– Ну как? – спрашивал он время от времени. – Вкусно?
Потом махал киоскёру за прилавком, формируя большим и указательным пальцем букву «О», и кричал:
– Супер!
Поскольку я как раз думала о Хейко, у меня сложился вопрос. Я опять хотела поговорить с Рональдом на эту таинственную тему до моего рождения.
– А как давно ты уже знаешь Хейко?
Папен, кажется, был удивлён, а то и сердит, потому что сказал:
– Дался тебе этот Хейко! Чем он тебе так уж интересен?
Э, а ты, видать, в чём-то перед ним провинился, – подумала я в ответ. Но момент и впрямь был, пожалуй, неподходящий. Поэтому лучше про маму.
– А как ты познакомился с мамой?
– А она тебе никогда про нас не рассказывала? – спросил он вместо ответа.
– О тебе практически ничего, ты же знаешь. Только то, что вы
