Бюро расследования судеб - Гоэль Ноан
А сейчас я вижу, что ей не хватает тебя. Что она тебя разыскивает. И этим она изводит меня, mi kerido. Я хотела бы знать, где ты живешь, думаешь ли еще обо мне. А если тебе хорошо – захочешь ли, чтобы было еще лучше.
Я знаю, что у тебя не было сил воспитывать ребенка. Но, быть может, у тебя возникало когда-нибудь желание увидеть свою дочь, которая на тебя похожа. Скоро она уже сможет сама о себе позаботиться. Она крепко стоит на ногах, ей вполне хватает любви. Думаю, если б ты увидел ее, она понравилась бы тебе.
А мне очень хотелось бы снова увидеть тебя. Сесть рядом, послушать твои рассказы о новых путешествиях, новых кораблях. Я не хочу ни к чему тебя принуждать. Но наши жизни проходят так быстро. Я хотела написать тебе до того, как состарюсь. Сказать, что у меня не получается не думать о тебе. Поблагодарить за то, что ты избавил меня от пустых слов и лживых обещаний. Ты не покалечил меня, я хочу, чтобы ты знал об этом. Ты подарил мне Эльвиру, а Эльвира стала якорем всей моей жизни.
Я не знаю, куда тебе писать. Вот почему я посылаю это письмо в Яд ва-Шем – надеюсь, его перешлют тебе.
Mi kerido, каким бы ни было твое решение, знай, что я не стану обижаться на тебя. То, что мы уже дали друг другу, – наше достояние навсегда.
Аллегра».
Внимание Ирен приковывает высохшее чернильное пятно у слова «дали». У нее сжимается сердце от мысли, что письмо так и не дошло до адресата. От мысли об этих жизнях, разбитых на кусочки, которые они склеивают сознательно растраченной любовью.
Она вписывает в записную книжку имя Аллегры Торрес рядом с именем Лазаря Энгельмана. Строчкой ниже: Эльвира Торрес. Родилась 12 марта 1959 года в Париже.
Она спрашивает себя, жива ли еще Аллегра и что делать с этим письмом и его откровениями. Подсчитывает: весной ее дочери исполнилось пятьдесят семь. Есть ли связь, пусть и символическая, между тряпичным Пьеро и нежеланием Лазаря иметь детей?
Чтобы ответить на эти вопросы, она должна снова выйти на его след.
Кароль
– Простите, Ирен, я заставила вас ждать, – говорит Шарлотта Руссо. – Открыли рождественский базар, и в центре сплошные пробки. С утра гололедица! В четыре часа, в такое время между собакой и волком, я готова провалиться в сезонную депрессию… Не случайно Гессен называют маленькой Сибирью!
Снег в этом году выпал поздно. На всех улицах развешивают яркие и безвкусные украшения.
– Как продвигается возврат предметов? Вы удовлетворены? – спрашивает ее директриса, протягивая чашечку чаю.
– Расследования ставят нас перед некоторыми дилеммами.
– Рассказывайте. И берите пирожные, они домашней выпечки. У моей старшей дочери кондитерский припадок.
Ирен говорит ей о Лазаре. С тех самых пор, с прочитанного ею письма Аллегры, она не может не думать о них. Упоминает и о тряпичном Пьеро, и порядковом номере, написанном у него на животе, который и привел ее к выжившему чеху с двойным именем: Матиас Барта и Лазарь Энгельман. Этого молодого пражанина из буржуазной семьи, стремившегося изучать право, наверное, очень встревожило то, как съехавшиеся в Мюнхен дипломаты приносят его страну в жертву временному примирению? После вторжения в Чехословакию нацисты изгнали молодого человека с факультета, он становится плотником. С принятием законов против евреев процесс деклассирования ускоряется. Вскоре его депортируют в гетто в Терезиенштадте, а потом в лагерь в Треблинке.
– Он там умер? – перебивает директриса, фаталистически подняв брови.
Название «Треблинка» гасит все живое, что еще осталось от его тени.
– Нет, он принимал участие в восстании заключенных, и ему удалось бежать. Неделями он скрывался в лесах, пока его не выгнали оттуда бойцы польского Сопротивления.
– Ах вот что, – замечает Шарлотта. – Есть свидетельства выживших, что некоторые из них не гнушались доносить на евреев или попросту сами их убивали…
– Одни помогали евреям, другие их предавали. Те, что нашли Лазаря Энгельмана, снабдили его фальшивыми документами и несомненно спасли ему жизнь. Польские полицейские, арестовавшие его через несколько дней, не поняли его настоящей национальности. Ему повезло. Беглецов из Треблинки, которых выдавали немцам, тут же расстреливали. А его отправили в Бухенвальд.
– В каждой из таких историй выживания есть свои чудесные случайности. Он мог ведь погибнуть и в Бухенвальде, или в каком-нибудь из маршей смерти…
– Почти. Ему не хватило малого. Освобождение он встретил с совсем больными легкими. В Австрии его вылечили. Оттуда он тайными путями перебрался в Израиль. Полагаю, там и оставался до тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года.
– Почему?
– Потому что в пятьдесят восьмом он влюбляется в еврейскую девушку на острове в Фессалониках, – объясняет Ирен, улыбаясь удивлению директрисы.
Она упоминает о письме, обнаруженном в архивах, и своей первой стычке с Дитером Беренсом.
– У Беренса остаточные рефлексы времен Одерматта, – кривится Шарлотта Руссо. – Я ему скажу, чтобы предоставил вам карт-бланш. А теперь объясните мне, что выживший в Треблинке делал в Греции.
Этого Ирен не знает. Все, что ей известно, – в Израиле он стал корабельным плотником и проживал в Хайфе, где выучился иудео-испанскому языку, общаясь с грузчиками из Салоник.
– И потом, оказавшись в Фессалониках, он встречает эту девушку и женится на ней?
– Точно неизвестно.
Она рассказывает об этой любви и ее разрыве, бегстве Лазаря, беременности и отъезде Аллегры.
– Он так и не узнал, что у него есть дочь?
– Скорее всего, умер, так и не узнав.
– Но тогда вы ведь можете найти его дочь и возвратить ей предмет.
Ирен возражает: Эльвира может ничего не знать о своем отце. Обязана ли она открывать ей все тайны этого письма? У нее недостаточно сведений о Лазаре, чтобы считать расследование законченным.
– Ирен, – говорит директриса, накрывая ее руку своей, – мне кажется, вы объединяете сразу много вопросов в один-единственный. Должны ли мы докладывать потомкам обо всем, что становится известно нам самим? Те, кто связывается с нами, рассчитывают на ответы, даже если им придется пересмотреть все, что они доселе знали об исчезнувшем. Нередки случаи, когда ребенок депортированного обнаруживает, что у его отца была другая женщина, или другие дети, о которых он и слыхом не слыхивал, а они сгинули в лагерях. Сколько лет дочери Лазаря?
– Пятьдесят шесть.
– Она достаточно взрослая, чтобы посмотреть правде в глаза. Доверьтесь ей. Новые поколения хотят обо всем знать.
– Да, но как раз она-то ни о чем не спрашивала.
– Разве она не забрасывала свою мать вопросами?
Это Ирен приходится признать.
– Вы упорная, у вас замечательные интуитивные озарения. Но ваш перфекционизм подталкивает вас к превышению
