1984 (коленкоровая тетрадь) - Петр Сосновский
— Да, косметологом! ― тут же подтвердила Мария: ― И, представьте, ни о чем не жалею. Вот так! Мне просто повезло. Заниматься грязной работой, я даже здесь не могла себе позволить, а уж там, тем более. Вы же знаете, в СССР я была вынуждена работать по специальности. Отработала целых три года. А уж после занялась любимым делом. Моего сына взяли в частную школу лишь из-за того, что я согласилась преподавать в ней эту как там? Долбаную биологию. А там, в США мой диплом не котируется. Это у них ― просто бумажка. Я, конечно, берегу его, но думаю, этого делать не следует: вот приеду домой, наберусь смелости и выброшу!
«Да, тяжело мне пришлось, хотя я и знал язык». ― Здесь и далее я свой текст дополняю словами из тетрадки Михаила Хазарского. ― «Знаний английского языка, полученных в СССР, для меня было недостаточно. Он был академическим, в нем не хватало эмоциональных изысков, ― написал мой товарищ: ― Я должен был крутиться, как белка в колесе. Я работал даже ночами: пошла публикация, ― получи, нет, ― соси лапу. Ну, не сидеть же на иждивении у жены? Хотя она тоже не была загружена работой. Ну, кто к ней пойдет. Год-другой работы косметологом в СССР ― это ничто. А еще она столкнулась с большим разнообразием всяких там косметологических средств на непонятном ей языке и растерялась. Что она могла сделать? «Пилите Шурик, пилите»! ― и все. Этого мало. Ходили вначале к ней свои люди, приводили знакомых со стороны. Она на них училась, пока не появился небольшой контингент. Но это все ей далось потом».
Для газеты нужны были статьи, охаивающие жизнь в СССР. Нести чушь не возбранялось, однако такого материала было много, и пройти могло что-то особенное еще нигде не засвеченное. Михаил старался. Ему порой приходилось придумывать или же перерабатывать анекдоты свежие еще неизвестные никому в Америке. Это звучало ново. Правда, в любой момент Хазарского могли уволить, хотя он и так в штате не числился. «Однажды мне о своей работе в заводской газете многотиражке рассказывал Семен, так у него положение было намного лучше: он получал зарплату. А еще мог войти в штат. Он, для сохранения своего доброго имени, не позарился на должность и отдал ее своему товарищу. Я был готов даже друга растоптать и несмотря ни на что занять его место. Здесь в Америке у меня на тот момент не было друзей. Я никому не мог довериться, лишь только своим родственникам, с которыми приехал в эту страну, но и то ― неизвестно, насколько? Они тоже в будущем могли вдруг меня предать. Я не понимал эту новую жизнь в новой стране и не мог уверенно сказать: ― мне повезло или же не повезло?»
Однажды, Хазарский из-за проблем с сыном в школе был вызван «на ковер» к директору. Для этого ему был назначен неподходящий час: он сдавал статью и процесс этот затянулся. Ждать было просто невозможно: ― поджимало время. Михаил, взглянув на часы, вдруг резко встал, извинился и рванул к выходу.
На улице мой товарищ был ошеломлен: рядом галдели, кричали крашеные полуголые парни и женщины, а еще били в бубны, размахивали погремушками и выказывали непристойные действия, извиваясь, как в аду на горячей сковородке, всем телом. Это было уму непостижимо.
Он в СССР ходил на торжества в честь Великого Октября и на день Победы ― девятого мая, а еще на Первомайские демонстрации, ему это даже нравилось, иначе бы не взял однажды с собой сына, но такого что творилось здесь, никогда не видел. Хазарский был в замешательстве и не знал, что делать? Наверное, ему стоило эту на всю улицу колонну как-то обогнать и поторопиться на прием в школу, но мужчине неожиданно припомнилась траурная процессия недалеко от Курска. Он тогда на своем автомобиле торопился к бабе Циле ― своей матери, а еще мои слова: «… обгонять ни в коем случае не следует, это все равно, что торопиться на тот свет», ― нужно, пристроившись вместе со всеми чинно следовать до тех пор, пока тебе не освободится проезд, а уж тогда жми на акселератор. И Хазарский сдался, он шел и шел.
От понимания, своего положения: он опаздывал и намного, мой товарищ для снятия стресса заорал на своем и, поливая этот некультурный народ всеми цветами радуги ― русским отборным матом продолжил путь. Пусть эти янки знают «наших». Он здесь был еще чужой. Это ему придавало силы и уверенности в своей правоте. И все бы ничего, но среди гомосексуалистов, трансвеститов, лесбиянок и прочего сброда, мелькнуло вдруг лицо начальника, нет, не отдела, а почитай непростого ― босса газеты, в которой Михаил работал. Ох, как он его напугал, дождавшись удачного момента «новый американец» сразу же улизнул и, ничего не подозревая о полученной поневоле раскраске: кто в толпе из этого отребья его только не целовал, ― тут же бросился в подворотню, а уж затем, торопливо семеня ногами, добрался до школы.
Хазарский, не нашел желания или же целесообразности чтобы описывать учебное заведение, в котором учился его сын Ефим. Не знаю, с чем это было связано? Тетрадь, была небольшого объема и, наверное, оттого не могла изобиловать подробностями, хоть самому садись за стол, да пиши.
Однако, я этого делать не буду, так как за границей не был, чего доброго, «навру в три короба», но, чтобы как-то дополнить товарища сошлюсь на кинематограф. В девяностые годы чего только мы не крутили. Мне запомнился фильм Роберта Замякиса: «Назад в будущее». Школа восьмидесятых годов, а еще в ней длинный коридор, галдящие на перемене дети, надзиратель лысоватый вездесущий мистер Стрикленд, пытающийся успокоить всех и навести порядок.
Наверное, этого достаточно, чтобы с помощью Голливуда дать представление об их буржуйской школе. Наша ― другая, она отличается от американской, да и от западноевропейской школы наличием в интерьере естественных материалов, а не огромного количества пластика.
Я помню, когда у нас в Москве стало модно делать евроремонт, многие квартиры стали похожи на офисы.
Так вот Хазарский оказавшись внутри учебного заведения, в таком вот коридоре, нашел надзирателя, и он его сопроводил до кабинета
