Песнь дружбы - Бернгард Келлерман
Рыжий возил щебень вниз, на проезжую дорогу. Он делал это изо дня в день, говорил он мало. На нем была его старая шляпа, зеленая вязаная куртка. За последние дни Рыжий опять начал чудить. Он не говорил ни слова, работал так, что пот катился с него градом, не давал себе ни минуты роздыха. Он что-то ворчал про себя, иногда вполголоса разговаривал сам с собой. Генсхен утверждал, что он молится. На фронте, под сильным огнем, Герман сам слыхал, бывало, как Рыжий безостановочно повторяет: «Господи, прости мне мои прегрешения!» Ну что ж, на фронте молились многие, но у Рыжего это не было похоже на страх; а теперь он и здесь вел себя так же странно. Выпадали дни, когда он был сам не свой, забивался в угол и избегал всех. Видно, у этого Рыжего что-то было неладно, он никогда не говорил о своем прошлом. Ну что ж, у каждого человека есть свои тайны!
— Может быть, у него какое-нибудь тяжелое горе? — говорила Бабетта. — Я спрошу его!
— Лучше не спрашивай, Бабетта, это пройдет, мы знаем.
В такие, дни они делали вид, словно Рыжего и не существует. Он был надежный товарищ, хороший человек — это они знали твердо. Все остальное их не касалось.
Плохо обстояло дело с Карлом-кузнецом. Кирпичи были очищены, иногда еще приходилось кое-что перевозить на тачке — это было все. Карл мыл Бабетте миски и чашки из-под молока, чистил ведра, подметал ежедневно кухню, а по субботам посыпал белым песком. Но этой работы было, разумеется, недостаточно для здорового, сильного мужчины. Несколько дней он колол дрова, но сильно поранил руку. Для такой работы его глаза были слишком слабы. И Карл сидел, застывший и неподвижный, бездеятельно свесив огромные руки, когда-то ковавшие раскаленное железо, — статуя, олицетворяющая несчастье. На него было до боли тяжело смотреть.
Бабетта предложила ему плести корзины. Этому ремеслу она научилась у своего отца. Работа отвлечет его от мыслей. Нет! Этого он не хочет, — он поднял кулак, — ему хотелось бы, например, выковать ось для большой телеги, таскать мешки с зерном в амбар — вот чего ему хочется, а плести корзины — нет, это работа для женщин и детей! Ну, положим, это вовсе не так просто, объяснила ему Бабетта, хотя силачом для этого действительно быть не надо. Она показала ему, как плетется корзина, и Карл со временем это усвоил. Теперь он работал в кухне у Бабетты, усердно, но без лишнего шума. Рыжий подвез ему к самой двери целый воз ивовых веток. Карл сортировал их, взмахивал топором, обрубая сучья. Можно было подумать, что его глаза значительно поправились. Страшные, скорбные складки на его впалых щеках исчезли, иногда он опять смеялся шуткам. Они уже много месяцев не слыхали, как он смеется.
После праздников Герман попросил Ганса побрить его, одолжил у Антона длинную шинель и поехал к тетке Кларе, у которой была неподалеку от Нейштеттена усадьба почти в триста моргенов. Тетка, сестра его матери, была маленькая хрупкая женщина, всегда разряженная как на бал, словно она ожидала гостей. Она уже много лет совершенно самостоятельно управляла усадьбой и проявляла в этом деле необыкновенные способности. Нерадивые батраки задерживались у нее недолго.
Герман знал, что у тетки были деньги, но он остерегался даже заикнуться о деньгах, зная заранее, что это безнадежно. Тетя Клара была женщина на редкость скупая и мелочная. Но, быть может, у нее найдется лишняя пара лошадей, которую она сможет ему дешево уступить. У нее была, например, пара старых вороных, которых Герман охотно взял бы.
Они долго беседовали о всякой всячине, и наконец Герман спросил, сколько пар лошадей сейчас работает в теткином хозяйстве. Пять пар, сказала тетя Клара, и среди них действительно старые вороные, хотя они уже едва оправдывают овес, который съедают.
— Продай их мне, тетя, — сказал Герман, — мне они еще сослужат хорошую службу!
— А разве у тебя есть деньги?
— Сейчас нет, но в будущем году, после уборки, я смогу уплатить.
Тетка весело рассмеялась и покачала седой головой. На это она согласиться не может. К тому же эти лошади ей нужны для весенних работ. Вороные, правда, стали медлительнее, но все еще очень сильны и с влажной пашней справляются даже лучше других.
— Но я, может быть, продам их тебе, Герман, будущей осенью.
Итак, из этого ничего не выходило. Придется ему и дальше ломать себе голову над тем, как весной обрабатывать поля. Они часто говорили об этом по вечерам, сидя в сарае. Антон орал:
— Если нам не удастся призанять лошадей, мы сами впряжемся в плуг — Карл, и я, и Рыжий, — вот увидишь! Пускай тогда соседи сгорят со стыда! Ведь в конце концов мы своим горбом защитили их дворы!
Однако поездка Германа все же дала кое-какие результаты. Тетка согласилась ссудить его семенами для весеннего сева. После уборки он вернет ей такое же количество зерна. Денег она не хочет, деньги могут до осени упасть в цене. На прощание опа приготовила ему сверток: пирог, хлеб, немного масла и сала.
— Я сама нуждаюсь, — заявила она, — здесь все голодают, но родственники должны по мере сил помогать друг другу.
Затем она внимательно окинула его благосклонным взглядом и сказала, сверкнув светлыми глазами:
— Вот тебе мой совет, Герман: поищи себе невесту с деньгами! Почему бы и нет?
Герман тотчас же побагровел и метнул на тетушку возмущенный взгляд. Тетка весело рассмеялась, видя его гнев и смущение.
— Почему же нет? Такой парень, как ты! Да они себе пальчики оближут! Ты совсем не знаешь женщин, дурачок! А ведь у старого Шпана, должно быть, денег куры не клюют!
Герман в своей длинной шинели выпрямился во весь рост, и глаза его приняли жесткое выражение.
— У старого Шпана? Что ты хочешь этим сказать? — спросил он. Деньги? Он презирает деньги! Ему не нужно никаких денег.
— Перед теткой тебе притворяться незачем! Мне передавали, о чем говорят люди. Это действительно была бы прекрасная партия для тебя, и ты избавился бы от всех забот.
Герман промолчал, уставившись в землю.
— Спасибо за угощение, тетя!
— О, не за что!
Поездка была не особенно успешной, но все же Герман вернулся домой в прекрасном настроении. По дороге он купил четверть фунта кофе, и они устроили на кухне у Бабетты великолепный ужин. Тетя
