Жена Дракона - Анна Бабина
Мама кивнула, потом вдруг спросила, глядя в пустоту, ни к кому не обращаясь:
–
Как мы этого не поняли?
Дракон приехал знакомиться с Катиными родителями за месяц до свадьбы. В П. он тогда был в первый раз, и все его раздражало: и большой грязный вокзал с дощатым полом, и узкие улицы, и ровные ряды одинаковых панельных домишек.
–
Я бы здесь с ума сошёл, – твердил он, пока они тряслись в папином стареньком «жигулёнке». – Депрессия и развал. Не город, а памятник русской смерти.
Папа крепился изо всех сил, чтобы не нагрубить.
–
Майонеза я не ем, – заявил он с порога гостиной, глядя на накрытый мамой стол. – Берегу здоровье. И спиртное не буду.
Мама сидела, как оплёванная, а Катя мучительно краснела за спиной Дракона.
В квартире он сразу почувствовал себя хозяином: ходил из комнаты в комнату, давал какие-то советы, когда их от него не ждали, задавал неудобные, а иногда откровенно грубые вопросы.
За столом говорил больше всех, но на расспросы Катиных родителей не отвечал, переводя разговор на другую тему и бесконечно рассказывая какие-то скучные истории. Даже на самый главный вопрос, сорвавшийся с отцовского языка после пары рюмок, не ответил. «Сколько вам лет?» – спросил папа и почему-то густо покраснел. Зато Дракон не покраснел, не смешался, просто заговорил о чём-то совершенно постороннем. Своего возраста он не стеснялся, скорее, не любил. В ту пору ему было пятьдесят восемь, на тридцать лет больше, чем Кате.
Тогда родители этого так и не узнали. Как не узнали и того, что их будущий зять считает их дочь инкубатором для будущего сверхчеловека.
30
–
Добрый день! Рада вас видеть, – сказала Катя Сергею и сама испугалась своих слов.
Дракон научил её этому: слишком тщательно взвешивать каждое слово, перекладывать туда-сюда в чаше внутренних весов, мучительно соображая, не вызовет ли оно бурю возмущения.
–
И я.
Он улыбнулся совершенно искренне, как показалось Кате.
–
Я бы рад встречаться с вами по более приятному поводу, но ваш бывший супруг сам выбирает предлоги для наших встреч, – и бросил осторожный взгляд: не обидится ли.
Катя рассмеялась – неожиданно для него и для себя самой.
Заявление ничем не отличалось от предыдущего: Дракон сетовал на безумную жену, которая закрыла дочь в четырёх стенах и оскорбляет его, и указал даже нескольких свидетельниц. Очевидно, Лазоревую Курточку и ее подруг.
–
Я не знаю, что писать, – призналась Катя.
–
Ничего, кроме правды. Ссылайтесь на то, что вопрос с общением решается в суде, а оскорбления… вы его действительно оскорбляли?
–
Я не помню, – вздохнула Катя. – Но, кажется, нет.
–
Так и пишите. Только больше уверенности. Ваше слово против его.
–
А свидетели?
–
Так вы его оскорбляли или нет?
–
Нет.
–
Вот и все. Поверьте мне, он пишет это, чтобы запугать вас. Он же понимает, что никакого уголовного дела из его писанины не выйдет.
Протягивая участковому исписанный лист, Катя решилась спросить:
–
Сергей, а я не могу на него написать жалобу, заявление? Он ведь изводит нас, устраивает концерты при ребёнке.
–
Можете. Но толку не будет. Я ничего не могу для вас сделать. Честное слово.
–
Понятно.
Катя застегнула пальто и пошла к выходу, но Сергей вдруг окликнул ее:
–
Катя!
Она обернулась, посмотрела на него – не рассерженно, скорее, удивленно.
–
Извините, Екатерина Алексеевна. Я… он вас бил?
–
Нет, – с вызовом сказала Катя, – а что, непременно нужно?
–
Нет, просто я пытаюсь понять, что он за человек, что довёл вас до такого состояния.
–
Он не бил меня. Один раз попытался – Таня не дала. Отстояла. А он с этой Таней крошечной, сидел на подоконнике на высоте, а я внизу на карачках ползала, умоляла, чтобы не двигался. Турку в меня бросил, когда я отвлеклась и кофе убежал. В ванной меня запирал, обувь мою выбрасывал, чтобы из дома не выходила. Продолжать? Не стоит? А бить – нет, не бил. Земной поклон ему за это.
Сергей помолчал немного, потом ответил тихо:
–
Я не виноват в том, что эта беда случилась с вами.
–
О да, вы не виноваты, виновата только я… – и Катя расхохоталась низким истеричным смехом.
–
Перестаньте, – жестко оборвал её он. – Никто не виноват. Этот человек, скорее всего, болен, но я не могу для вас ничего сделать.
–
Выдайте этот… как его… ордер. Чтоб не приближался ко мне на пушечный выстрел.
–
У нас нет такого механизма. Я действительно ничего не могу.
–
Лжёте.
–
Не лгу. Преследование, которому он вас подвергает сейчас, называется сталкинг, и ответственности за это у нас нет. К сожалению.
–
Так что мне остаётся: ждать, пока убьёт? Или самой… уйти? Отдать ему дочь?
–
Катя!
Она вздрогнула.
–
Я буду на твоей стороне. Что бы ни случилось. Я не должен этого говорить, ты же знаешь, но я говорю.
–
А с чего мне вам верить? С того, что вы мне тут красивые обещания даёте? С того, что один раз отнеслись, как к человеку, а не как к животному? С чего мне верить? Ты не знаешь, какая у вас у всех репутация?
Она и не заметила, как тоже перешла на «ты».
–
Я – не все, – сказал он. – Мне надо работать, Екатерина Алексеевна. До свидания.
Дракон
Возвращаясь к ночи, дракон разваливался посреди пещеры, выкатив зеленоватое пузо, и начинал рассказывать. Дрожа от омерзения и страха, она выбирала из чешуи мусор и насекомых, а девочка сверкала глазами из своего излюбленного угла.
Дракон рассказывал одно и то же. Ему доставляло удовольствие говорить о том, как оседали горячим пеплом непокорные деревни, как корчились в рыжем пламени люди, и темнели под солнцем выжженные поля.
Она стала залогом того, что весь этот ужас не случился с маленькой рыбацкой деревенькой у подножия утеса, похожего на старушечий палец. Другая деревенька, очевидно, откупилась русоволосой девочкой. Куда девались другие заложники, она не знала и знать, наверное, не хотела. Она делала, что велят: учила девочку поступать и говорить по-человечьи, покорялась, слушалась и уступала.
Текли дни; ничего не происходило. На пустоши нельзя было понять, какое сейчас время года. Холод и жара сменяли друг друга, по ночам блеклую траву глазуровал иней, а к полудню палящее солнце готово было прожечь дыры в человеческой коже.
Однажды в самый жаркий час, лёжа в сырости и прохладе пещеры, она почти задремала, как вдруг рядом с ней на пол опустилась девочка.
–
Скажи, а у тебя есть имя? – спросила она и по-драконьи оскалилась.
Она кивнула и хотела назваться, но имя не шло на ум. Оно скользило по границе памяти, словно рыбка у поверхности воды в солнечный день, изредка проблескивая плавником. Но назвать имя вслух она не смогла и, поняв это, неожиданно расплакалась.
Девочка некоторое время глядела во все глаза, а потом вдруг порывисто, но по-змеиному ловко скользнула к ней:
–
Что с тобой? Почему ты плачешь?
