История Смотрителя Маяка и одного мира - Анна Удьярова
Тео только улыбнулся, прекрасно зная, что у него есть чем удивить самого просветителя, так что оправдания можно было оставить на потом. Сначала – о главном.
– Да, и поэтому я стал изучать первоисточники…
– Жизнеописание – это и есть первоисточник, – упрямо заметил Инанис.
Тео знал, что лучше не спорить. Инанис был сумасшедшим по части терминов.
– Да, то есть я хотел сказать, что начал читать те старые рукописные книги из раздела свидетельств, которые использовались при создании Жизнеописания, ещё на том забавном старокахольском, который похож на язык детей, когда они только начинают понимать, что всё на свете как-то называется, и дают то слишком буквальные, то слишком метафоричные имена.
Инанис поморщился от такого вольного сравнения, но перебивать не стал.
– Кстати, это имеет большое значение – составители Жизнеописания, очевидно, при сборе материалов мыслили на современном им языке, что было ошибкой, – Тео начал увлекаться и забегать вперёд. – Так вот, я прочитал около ста рукописей, сравнивая их с окончательным текстом, и понял, что в результате… ммм… излишне правильного перевода исчезла очень важная деталь. То есть я бы даже сказал – основная деталь, которая, как искра, зажигает лампаду, другую, третью, пока не становится светло. А саму искру в темноте никто бы не заметил. И потом, когда свет уже разгорелся – её тоже не видно.
Просветитель Инанис усмехнулся: он всегда считал манеру Тео говорить излишне словозатратной, но, когда понял, что Тео, в отличие от большинства людей, всегда говорит осознанно, думая о каждом слове, переписал её из недостатков в особенности.
– В общем, у меня появилось предположение, что Защитник был человеком, – вдруг быстро и скомкано проговорил Тео, доставая из кармана лист бумаги. – Вот, тут я выписал цитаты рукописей, с указанием авторов и страниц. Например, вот это: «И взял он себе тело человека, но никаким именем называться не пожелал» – везде переводят так, как будто Защитник создал себе человеческое тело, чтобы не пугать людей своим истинным обличием. Но ведь старокахольское выражение «взять себе человеческое тело» означало сначала просто «родиться», а «никаким именем называться не пожелал» – это старая канцелярская формулировка записи сирот. То есть получается, что Защитник родился, и что он был сиротой.
Тео замолчал и со страхом посмотрел на просветителя. Лицо Инаниса было непроницаемо, словно каменная маска замковых барельефов.
– Дай мне твои записи, я их изучу. Так сложно аргументированно тебе возразить, – мрачно сказал тот, протягивая руку за бумагой, которую Тео держал перед собой. – Но сейчас объясни мне, зачем ты это делаешь? Ты хочешь прославиться, во что бы то ни стало, или любой ценой уличить просветителей в ошибке? Чего ты хочешь?
Внутри Тео тоскливо поник тот слушатель, который восхищался гениальным просветителем Инанисом, ловил каждое его слово и радовался даже нечастому насмешливому одобрению. Но теперь Тео был уже другим – он так же чувствовал боль от слов Инаниса, но шёл с этой болью дальше, не останавливаясь.
– Нет, просветитель, я просто хочу знать правду, – сказал Тео.
– Не используй слова «просто» и «правда» в одном предложении, это во-первых! – зло оборвал его Инанис. – А во-вторых, правду не знает даже Защитник. А ты хочешь знать. Ну, давай, вперёд! Может, гениальный Тео Гранций докажет нам, наконец, что Защитника не существует, и мы, сирые и убогие, разойдёмся наконец по домам, заниматься полезными делами, когда великий слушатель явит нам всю правду.
Тео очень редко плакал – точнее, никогда. Даже в детстве, когда он падал и до крови раздирал коленку, мама приучила его не плакать. Даже когда он прощался с родителями, прощался навсегда, потому что Тео – любимый сын переставал существовать, он не проронил ни слезинки. Даже во время унизительного, жестокого и несправедливого наказания за «Библиотечный бунт», даже после, когда остался один в палате – он не плакал. Но теперь ему хотелось свернуться под одеялом и завыть, как воют маленькие горные волки в особо суровые зимы, когда пища заканчивается и они своим звериным чутьём остро, как запах, понимают, что до весны им не дожить.
Но сейчас ему нельзя было плакать, как никогда. Сейчас ему надо было собраться и говорить, попадая в каждое слово.
– Вера в Защитника никогда не была основана на отрицании поиска правды, – сказал Тео.
– Ты хочешь поучить меня, на чём основана наша вера? – холодно осведомился просветитель.
– Я хочу только сказать, что не делал ничего, что позволило бы усомниться в моей вере в Защитника, – парировал Тео.
Инанис молчал, отведя взгляд в огонь. Тео тоже смотрел в пламя камина, надеясь, что глаза щиплет именно от его яркого света. Где-то в раскалённых углях их взгляды встречались, перегорали и становились золой.
– Я не посмел бы сомневаться в твоей вере, Тео, – мягко сказал просветитель, – но прошу тебя честно спросить себя, зачем ты делаешь то, что делаешь. Действительно ли твоя цель чиста и достойна Защитника? Не увлекаешься ли ты самим процессом поиска, что так естественно для острого ума вроде твоего? Не держишься ли ты, наконец, высокомерно по отношению к своим товарищам, не так щедро одарённым? Я ничего не утверждаю, но лишь прошу тебя подумать.
– Я подумаю, просветитель, – пробормотал Тео и вдруг вскинул голову и посмотрел прямо в глаза Инаниса. – Но только и вы скажите мне, почему те, кто приходят сюда за ответами, так легко их получают? Почему они приходят и говорят: «Моя жизнь бессмысленна, давайте я буду славить Защитника» – и остаются? Приходят и говорят: «Меня никто не понимает, но уж вы-то должны, потому что мы с вами верим в одного Защитника, а я, так уж и быть, выучу все эти сложные обряды»? Или даже: «У меня всё так хорошо, что я не знаю, чего желать. Наверное, мне нужно благодарить за это Защитника. Научите меня, как». Неужели вы сами не считаете себя выше их? Неужели вы правда думаете, что здесь везде стоят знаки равно, что тот каменщик, который таскает камни, и тот, который строит самый прекрасный собор, делают одно и то же?..
– Всё во славу Защитника, – сказал Инанис, таким тоном, каким произносят формулы Обряда, и Тео понял, что разговор окончен.
Он поклонился просветителю и вышел, впервые не допив кофе.
Инанис ещё долго сидел и смотрел в огонь, хотя у него было много дел и просветитель Люмар просил его зайти, «если будет время» (старейший просветитель Люмар по возможности всегда формулировал свои приказы подчёркнуто необязательно, что придавало им ещё большую значимость).
Просветитель Инанис был всерьёз
