Юзеф Принцев - Там вдали, за рекой
- Что вы на меня так смотрите? - Стрельцов все еще стоял в дверях и обеими руками держался за притолоку. - Ну да, я пьян. Я не апостол Петр, черт возьми! Я обыкновенный грешник, как все смертные.
Он схватил Лену за руки и, то отпуская ее, то опять притягивая к себе, заговорил, заглядывая ей в глаза и пугаясь собственной откровенности:
- Да, да! Я могу быть мучеником великой идеи, могу пожертвовать собой ради долга, но это там, там, на глазах у всех! А мои грехи - мое сокровенное, и никому до них нет никакого дела. Я тоже имею право тосковать и пить вино, влюбляться, целовать красивых девушек. Таких, как вы, Лена!
Он обхватил ее за плечи, запрокинул голову и поцеловал в губы. Лена вырвалась и стояла перед ним бледная, с красными пятнами на щеках.
- Вы... Вы... - пыталась она что-то сказать, но губы у нее дрожали, в горле встал комок, который никак было не проглотить. Она вынула из кармана платок, с ожесточением оттерла губы, сунула платок обратно в карман, неумело размахнулась и ударила Стрельцова по щеке.
Постояла, закрыв лицо руками, и вышла из комнаты.
Стрельцов потер щеку, долго рассматривал свою ладонь, словно отыскивая на ней следы пощечины, потом пьяно продекламировал:
Печальный рыцарь, гордость всей Ламанчи,
Сражен рукой прекрасной Дульцинеи!..
Тряхнул головой и с тоской сказал:
- Чепуха какая, господи!..
Кинулся ничком на раскладушку и, потянув к себе плед, закрылся им с головой, будто прятался от кого-то...
Женька Горовский стоял на углу и смотрел, как мимо него, стуча сапогами по булыжной мостовой, проходит отряд вооруженных рабочих. Их вел усатый матрос, в бушлате, с деревянной коробкой маузера на длинном ремне.
Сегодня город казался Женьке особенно тревожным. Несколько раз его обгоняли грузовики, на бортах которых сидели люди с винтовками, а в кузове что-то тряслось и позвякивало. В одном Женька увидел наваленные кучей гранаты и пулемет, лежащий почему-то кверху колесами. Попадались ему и грузовики со штатскими, которых везли куда-то под охраной. Все это было непонятно и вызывало тревогу. И то, как сейчас мимо него прошли эти вооруженные рабочие, молча и торопливо, тоже было тревожным!
Женька сворачивал за угол, когда увидел идущую навстречу Лену. Она шла опустив голову, в руке у нее был зажат скомканный платок, которым она вытирала то глаза, то почему-то губы. Лена прошла бы мимо, если бы Женька не окликнул ее. Она остановилась, посмотрела на Женьку покрасневшими от слез глазами и отвернулась.
- Ты что? - забеспокоился Женька. - Плакала?
- С чего ты взял? - пожала плечами Лена.
- Глаза красные, - сказал Женька.
- Ветер... - Лена подняла воротник пальто. - Ты куда?
- К Стрельцову. А ты?
- Домой.
- Что-нибудь случилось? - робко спросил Женька.
- Ровным счетом ничего, - как-то слишком спокойно ответила Лена и двинулась дальше.
Женька догнал ее и пошел рядом, заглядывая ей в лицо, но Лена отворачивалась и еще выше подняла воротник, потом остановилась и сказала:
- Иди куда шел. Я дойду одна.
- Но почему? - заволновался Женька.
- Иди, Женя, - твердо сказала Лена и пошла вперед.
Женька растерянно смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом, и медленно пошел к дому Стрельцова.
Ночное дежурство в домовой охране начиналось позже, и парадное было открыто, но в подъезде уже стоял табурет и лежала толстая доска, которая служила засовом.
Женька поднялся на третий этаж и взялся за медную шишечку колокольчика, когда увидел, что дверь полуоткрыта. Он удивился и вошел. В коридоре было темно, только в распахнутых настежь дверях кабинета красновато светилась дверца печки. Женька ощупью прошел туда и вгляделся в полумрак.
- Петр Никодимович!
- А?!. Что? - Стрельцов вскочил с раскладушки, запутался в упавшем пледе, с трудом удержался на ногах и с испугом смотрел в темноту: - Кто?! Кто здесь?
- Это я, Петр Никодимович, - шагнул в комнату Женька. - Горовский.
- А!.. - вытер пот со лба Стрельцов. - Вы что, завели отмычку?
- Дверь была не закрыта.
- Не может быть!
Стрельцов уже в коридоре сообразил, что дверь не закрыла за собой Лена, потрогал щеку и поморщился от отвращения к самому себе. Задвинул тяжелые засовы, вернулся в кабинет, вывернул фитиль у лампы и, сев на раскладушку, потянулся к бутылке.
- Хотите коньяку?
- Я не пью, - присел на краешек дивана Женька.
- И совершенно напрасно! - Стрельцов плеснул в фужер из бутылки, выпил и пожевал хлеба. - Непьющий поэт - это несерьезно!
Женька вежливо улыбнулся и сказал:
- У них опять начал выходить журнал.
- У кого это "у них"?
- У комсомольцев... - Женька вынул из-за обшлага шинели свернутый в трубку журнал. - Вот... Бумага, правда, неважная... Но даже стихи есть!
- Да? - поднял брови Стрельцов и пообещал: - У нас будет свой журнал, Женя. И на отличной бумаге! Какую вы предпочитаете? Меловую? Веленевую? С золотым обрезом? С серебряным?..
- Вы все шутите... - вздохнул Женька. - А ведь вам совсем не весело, я знаю.
- Какие еще великие истины вам открылись? - вяло поинтересовался Стрельцов.
- Не надо, Петр Никодимович! - вскочил Женька. - Почему вы стараетесь не замечать того, что происходит? Нас становится все меньше и меньше... Нужно искать новые пути! И вы сумеете их найти... Я знаю, я верю... Вы бескорыстно преданы нашему делу. Ведь я не ошибся в вас? Почему вы не отвечаете, Петр Никодимович?
Стрельцов закрыл лицо ладонями и почувствовал, что пальцы его мокры от слез. "Слишком много выпил!" - уговаривал он себя, не желая признаваться, что этот мальчишка подслушал его недавние мысли. Его тронула эта детская преданность и наивная вера в его силы, которая превратится в такую же пылкую ненависть, узнай этот мальчик хоть сотую долю того, что с ним сейчас стало.
Стрельцов незаметно вытер глаза, подошел к роялю, взял из груды хрусталя рюмку и налил себе и Горовскому.
- У вас благородное сердце, Женя. Выпьем!
- Но, Петр Никодимович... - пытался отказаться Горовский.
- Выпьем за юность и за новые пути!
Он поднял свой фужер и залпом выпил.
Женька хотел сделать то же самое, поперхнулся, закашлялся, с трудом отдышался и отставил недопитую рюмку.
- Не смущайтесь, Женечка! Все так начинали.
К Стрельцову вернулось хорошее настроение, и, забыв обо всем, сам вдруг поверив в то, о чем говорит, увлекаясь и жестикулируя, он зашагал по комнате:
- Мы создадим партию, Женя! Партию молодежи. Свободной, гордой и независимой! Самую сильную партию. К нам будут проситься комсомольцы, и мы их примем, но не всех. Не всех, Женя! Это будет партия избранных!
- Неужели это возможно, Петр Никодимович? - У Женьки заблестели глаза.
- Возможно! - энергично тряхнул шевелюрой Стрельцов. - Вся молодежь пойдет за нами.
- Вот, вот!.. Я как раз думал об этом! - опять вскочил с дивана Женька. - Именно вся! Я даже сочинил воззвание... в стихах.
- Ну, ну... - подбодрил его Стрельцов. - Интересно!
- Сейчас вспомню... - заволновался Женька. - Сейчас... Вот! Горячая юность, к тебе наше слово, полет дерзновенной и смелой мечты... Как же дальше? К тебе мы взываем... Нет! К тебе призываем... Я сейчас вспомню! Надо записать начало. Можно, Петр Никодимович?
- Ради бога! Бумага и чернила на столе.
Стрельцов широким жестом показал на письменный стол, увидел вдруг темные окна и схватился за голову.
- Ах, черт возьми!
- Что случилось? - Женька уже устраивался в кресле за письменным столом.
- Пишите, пишите... - отмахнулся Стрельцов и задумался, потирая ладонью лоб. - Откройте-ка ящик, там должна быть свеча... Нашли?
- Пожалуйста, - Женька протянул ему оплывший огарок.
- Все гениальные поэты творили при свечах! - сказал Стрельцов и загремел спичками. - Вот так... А лампу я у вас забираю. Нет возражений?
- Ну, что вы! - заулыбался Женька и еще ниже склонился над листом бумаги.
Стрельцов взял лампу и прошел в столовую. Постоял у окна и вернулся обратно в кабинет.
- Как пишется?
- Вот! - Женька встал и с выражением прочел:
Горячая юность, к тебе наше слово,
Полет дерзновенной и смелой мечты,
К тебе обращаемся снова и снова
Во имя Свободы на все ты готова,
Любые преграды сметаешь лишь ты!..
- Гомер! - развел руками Стрельцов. - Еще рюмку для вдохновения?
- Я и так опьянел, - признался Женька. - Даже спать захотелось!
Стрельцов поставил лампу на окно, вгляделся в темную улицу и обернулся к Горовскому.
- Вот что, юноша бледный... Давайте-ка домой и баиньки!
- Сейчас, Петр Никодимович! Только одну строфу!
- Ну, ну... - Стрельцов опять потер лоб. - В окне кабинета или в столовой? Убей, не помню...
- Это вы мне? - поднял голову Женька.
- Нет, нет!.. Пишите.
Стрельцов взял лампу и опять направился в столовую.
Женька таращил слипавшиеся глаза и бормотал:
Орлиная стая, бунтарская стая
В полет устремилась, в пути вырастая...
Стрельцов вернулся и обеспокоенно сказал:
