Виктор Миняйло - Звезды и селедки (К ясным зорям - 1)
_______________
* М а ш т а р к а - кладовая в конюшне, где хранится упряжь и фураж.
- Ничего, Ригор Власович. Товарищ Ленин пока что и сам читает старые книги. Это я точно знаю. Нам инспектор уездного культпросвета говорил.
Ригор Власович пристально посмотрел на меня, как бы взвешивая мою искренность.
- Вам я верю.
Я выразительно моргнул на дверь в другую комнату.
- Вот что, - сказал Полищук, - ты, Федор, пиши себе, а мне надо посоветоваться с Иваном Ивановичем. - И подтолкнул меня к двери своего кабинета.
Слушал Ригор Власович с невозмутимым лицом.
- Так, - сказал он, - так... Узнали обоих?
- Шкарбаненко, - ответил я.
- А второй живоглот?
Я долго молчал, потом вздохнул.
- Не видел.
На этот раз надолго замолчал Полищук.
- Ох, смотрите, Иван Иванович. Иногда полправды лучше полной. Если ее, ту, полную правду, не высказать совсем... - И взглянул мне прямо в глаза.
- Не знаю, не знаю, Ригор Власович... Пускай уж особый отдел... А я чего не видел, того не знаю!
- В особом отделе-то не святые сидят! Которые видют и невидимое.
- Вот то-то и оно, что не святые, потому я и не говорю, лишь бы только сказать...
- Гм! - покрутил головой Ригор Власович. - Стало быть, что в лоб, что по лбу - все равно больно... Эх, интеллигенция!.. Попозже и вы, Иван Иванович, сами уразумеете, что такое - классовая борьба!
- Конечно, вам виднее, Ригор Власович... - сказал я с особенной интонацией.
Полищук понял. Лицо его приобрело землистый цвет. Он снова посмотрел мне в глаза.
- Над кем смеются, те в люди выходят, Иван Иванович!
Я улыбнулся.
- Ну ладно, - сказал Полищук, - спасибо и на этом... Но обидно мне, Иван Иванович: не во всем вы стоите за бедный класс!
Теперь обиделся я.
- Ну, знаете, Ригор Власович... - И, не попрощавшись, вышел.
На пороге сельсовета почувствовал раскаяние и, если бы Полищук позвал меня, я, может, и вернулся бы...
Данько Котосмал лежал на подводе навзничь, накрыв лицо картузом. Небольшая и крепкая его фигура казалась воплощением ленивой силы и грубой красоты.
"А может, и не он..." - снова подумал я. Но мысль эта не принесла мне успокоения, не сняла тяжести с души.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, где автор рассказывает, как Яринку Корчук
поставили пред свершившимся фактом
В ту ночь Яринку мучил полоз. Вот так: вроде сидит она у окна, а на печи притаился он. И стоит только девушке забыться, как гад тянется с печи через всю хату прямо к лицу. Девушка с омерзением жмурится - и змея моментально прячется за дымоходом. Завороженная его изумрудными глазами, Яринка не может тронуться с места, вся она точно окаменела, и знает, что должна непрерывно помнить о своем враге, чтобы тот внезапно не ударил ее своей мерзкой ледяной головой. А думать о нем - еще большая мука. И видит Яринка свою мать на лежанке. Она прядет, подложив под себя доску с прилаженной к ней куделью, и веретено вертится, как волчок, опускаясь до самого пола.
Но мать смотрит только на бесконечную нить в своих пальцах.
"Мама, спаси меня!.." - мысленно умоляет Яринка, потому как и губы не разжать от извечного страха.
А мать не слышит ее призыва. И снова и снова тянется к девушке полоз, и снова отгоняет она его своей ненавистью... А нить все течет и течет из материнских пальцев, бесконечная, как чужая жизнь...
И все же какая-то милосердная сила освободила Яринку от чар.
Был рассвет, как все летние рассветы. Черными молниями проносились ласточки перед окном, пищали их птенцы в гнездах, блеяли овцы в хлеву, кротко мычала корова, кудахтали куры. А в хате было тихо. И хотя реденькие сумерки еще затягивали серой кисеей образа, отчего смуглые лики святых вызывали в Яринке еще больший страх, однако она знала - время уже позднее. И удивляло то, что не звякает дойница и мать не покрикивает на корову "стой, негодница", не клохчут куры, прокравшись в сени, не слышно напевного и степенного голоса наймита Степана. Будто во дворе и людей не было.
И Яринке от мысли о полозе, от того, что с икон пристально, с молчаливым укором, смотрели на нее круглые глаза святых, что мать так и не пришла освободить ее от злых чар, снова стало жутко.
Но вдруг Яринка услышала голос матери. Она еле слышно пела в кухне свою любимую песню.
Тихо, тихо Дунай воду несет,
Еще тише девка косу чешет...
И тогда Яринка соскочила с постели и в одной сорочке кинулась к матери. Порывисто распахнула дверь, на миг остановилась. Мать подметала комнату - глиняный пол был весь усеян рябинками разбрызганной изо рта воды.
Мать обернулась к ней, и лицо ее показалось Яринке веселым и лукавым. Будто собиралась сказать дочке что-то очень приятное. Девушка обняла мать за талию и с какой-то злой нежностью прижалась к ней всем телом.
- Ой, мамочка моя!..
Ее подмывало рассказать матери о своем страхе, о полозе, который мучил ее всю ночь, упрекнуть мать за то, что она не спасала ее от гадины. Но потом сообразила, что не следует говорить об этом, и даже отругала себя мысленно - вот дурная я, ведь мама ни сном ни духом не ведала об этом противном полозе! И Яринка только сказала:
- Ой, какие вы, мама, какие вы!..
И от слов этих смутилась София, опустила глаза, и Яринка заметила глубокие синие тени под глазами матери, и, жалея ее, дочь разгладила пальцами эти синие круги.
- Ой, что это вы, мама, больны? Или плакали?
София еще сильнее застеснялась, пробормотала что-то вполголоса и сама обняла Яринку. И так стояли они, обнявшись, и покачивались медленно, счастливые оттого, что существуют на свете одна для другой.
- А где ж наймит?
- Ш-ш! - приложила мать палец к губам. - Дядька Степан спит...
Девушка повела глазами по хате, удивляясь, почему не видит наймита на обычном месте, на лавке, и, только случайно взглянув на постель матери на нарах, увидела там Степана, который укрылся от мух рядном с головой. И синяя молния сверкнула в глазах Яринки, когда она посмотрела на мать.
Но на этот раз мать не опустила глаза. Мало того, - в ее взгляде засветилась тихая угроза, упрямство и еще что-то настолько жестокое и непримиримое, что у Яринки мороз пробежал по спине.
София это, очевидно, почувствовала, ибо прошептала виновато:
- Пошли, что ль, в ту комнату... - И, придерживая дочку за талию, легонько, но настойчиво, повлекла ее к двери.
- До-о-ченька моя! - сказала мать протяжно и трагично, словно жалуясь, точно оплакивая свою судьбу и одновременно как бы утешаясь чем-то. - До-о-ченька моя-а-а! Не суди свою мать - ибо грех!
- А как же наш тата? - сквозь зубы сказала Яринка. - Они еще, может, придут!.. - И зарыдала без слез - злостно, одним только прерывистым дыханием-стоном, всем дрожащим телом, своей страстной ненавистью, которая обезобразила ее лицо.
- Не придет наш батя никогда... - глухо промолвила София и перекрестилась. - Мир праху его и в вышних покой! Не придет наш тата, доченька, семь лет прошло, как нет его. Если б был, то и безногий, а дополз бы до своего порога... А нам с тобою хозяин нужен, мужской глаз да рука твердая...
- А без него мы разве бедовали? Дяди мои разве не помогали нам?
- В печенках у меня сидит эта помощь твоих дядек! - в сердцах сказала София. - За ту их помощь у меня аж плечи трещат на отработках, дядьки твои такие добрые да ладные, что и сорочки с себя не пожалеют, только бы с тебя потом содрать сорочку вместе со шкурой!.. Да и не монашка я, обета такого не давала. Хотя, может, и поздно, но хочу счастья изведать!
- А я? А я? - крепко зажмурив глаза, закричала в отчаянии Яринка.
София зажала ей рот ладонью.
- Чш! - почти с ненавистью зашипела. - Цыц, дурная! Как подрастешь, узнаешь, где правда. Ты все о себе... для своей пользы... своего покоя... а мать пусть мучается всю жизнь, пусть сердце ее леденеет... - И София сама разрыдалась.
И они стояли и плакали, ропща друг на друга. И обе понимали: правда в их словах обоюдная и обида каждой одинаково весома. И это, возможно, в какой-то мере примирило их хотя бы временно.
Постепенно стихал плач, вздыхали глубоко, обиженно, а затем и вовсе умолкли. Смотрели каждая в какое-то местечко на стене, уйдя в свои мысли, которые словами не выскажешь, ушами не услышишь, которые щемят душу.
Потом София сказала негромко и спокойно:
- Выйду я за него замуж, что б ты там ни говорила. Татом можешь его не звать, а отцом чтоб считала. Любить не приневолю, а уважать должна. Запомни, что сказала. Вот так! - закончила она твердо. И вышла из комнаты.
Яринка выбежала следом за ней. В первой комнате, где спал Степан, она нарочно опрокинула пустое ведро и хлопнула дверью так, что вокруг арцабы* осыпалась глина.
_______________
* А р ц а б а - короб дверного проема (укр.).
Степан рывком стянул с себя рядно, бессмысленно оглядывая комнату. Потом широко улыбнулся Софии.
- Приснилось - на фронте артиллерия бьет...
- Вставай ужо. Поздно... - мягко, но озабоченным тоном произнесла София. - Я и так тебя не будила - пусть, думаю, поспит... Ты же так наработался... - улыбнулась она.
