Юрий Домбровский - Обезьяна приходит за своим черепом
- Ну, что же ты на него смотришь, открыв рот? - сказала она сердито. Самый обыкновен-ный цыган. И что его сюда принесло, ума не приложу. Садовник, скажи пожалуйста! Разве бывают такие садовники? Станет он работать! Не так он отцом замешен, чтобы работать. У него и на уме этого никогда не было. Ишь, ишь как расхаживает, блистает сапогами! Блистай, блистай! Больно нужны кому-нибудь твои сапоги! Подумаешь, удивил!
Но в тот же вечер я их увидел рядом на кухне и почему-то даже не особенно удивился.
Марта держала в руках кусок белой материи, а цыган быстро и ловко вышивал.
На материи была нарисована какая-то неведомая, но, несомненно, райская птица с хвостом, бьющим фонтаном. Под беглой иглой цыгана она расцветала всеми цветами радуги.
При этом оба они о чем-то разговаривали. Я прислушался.
- Запущен, чрезвычайно запущен. Я вот вчера по центральной аллее прошел. Помилуйте, да разве это сад? Разве сад таким бывает? Кругом дикая трава, подорожник растет прямо среди дороги. А около самого дома какая-то яблоня выросла. Ну, о клумбах я уже и не говорю, не клумбы, а мусорные кучи. Некоторые даже крапивой заросли. Позор! Нет, как хотите, это я не согласен считать за сад. А может быть, хвост сделать золотым?
- Сделайте золотым, - ответила Марта.
- Тут работы и работы. Разве одному человеку тут справиться? Я помню этот сад двадцать лет тому назад. Ну! Разве можно сравнить! Тогда клумба была как клумба, лужайка как лужайка, пруд как пруд, а теперь на этом пруду болотные черти...
- Ой, что вы такое говорите! - воскликнула Марта. - И как у вас язык... Гуще, гуще берите, не жалейте ниток, там у меня еще есть... Вы всегда такое преподнесете, Курт, что... Ну как можно так! Надо хоть немножко следить за собой!
- Извините, можете ударить меня по затылку, - упорно и угрюмо произнес Курт, - но я никак не могу иначе выразить свои мысли. Я говорю - на этом пруду болотные черти...
- Опять! - ударила себя по колену Марта.
- ...могут плясать тарантеллу - вот что только я хотел сказать.
- Это оттого, что хозяева никогда тут не живут, - сказала Марта докторальным тоном. - Они и в этот-то год приехали сюда по особым обстоятельствам.
- Вообще, - пожал плечами Курт, - странное время они выбрали: лето уже кончается... еще с месяц - и будут утренники. Вы знаете, я вот даже и не знаю, стоит ли высаживать некоторые зябкие цветы на клумбах... Прямо не знаю, Марта! С одной стороны, конечно... А зачем вы даете мне золотые нитки? Я уже кончил вышивать золотом.
- Сделайте крыло зеленым! Хвост золотой, крылья зеленые, так же, как у госпожи Мезонье на занавесках.
Марта не отрываясь смотрела на быстрые руки Курта.
- Видите, все дело в том, что господа приехали сюда неожиданно... Вы ведь знаете эту историю с братом госпожи Мезонье?
- Ну, откуда же я могу знать! - сказал он, продолжая вышивать.
Марта покосилась на меня.
- А что это за история? - спросил Курт равнодушно.
- Видите ли, - ответила Марта после небольшой паузы, - они лет пятнадцать не виделись друг с другом... Господин Мезонье не поладил что-то с ним и выгнал его... Он что-то там наплутовал с черепами. Знаете, ученые...
- Да! - кивнул Курт. - Совсем сумасшедший народ, я знаю.
- Ну вот, и они много лет не виделись, потом - это уже пять лет тому назад - господин Курцер прислал письмо из Германии. Оказывается, он сделался там каким-то очень большим человеком у ихнего вожака.
- У Гитлера, что ли? - небрежно спросил Курт, вышивая.
- Не называйте только его имя, - поморщилась Марта. - Что с вами, Курт? То вы поминаете нечистого, то Гитлера. Прислал письмо, и тут, говорят, был большой скандал.
- Ого! - удивился садовник и откинулся назад, рассматривая свое рукоделие. - Так будет хорошо? А? Да, но почему же скандал? Письмо ведь, наоборот, это хорошо. Или он написал что-нибудь такое, - Курт пошевелил пальцами, - неподобное, вроде того, дескать, что же ты, старый...
- Ну! - воскликнула Марта.
- ...ворон, не знаешь своих ближайших родственников?
- Господи, с вами с ума сойдешь, Курт! И что у вас за дикие мысли! горестно удивилась Марта. - Нет, конечно, ничего подобного он не писал. Но он из этих, как их там, нацистов, занимает какое-то особое положение, наместника, что ли, и его каждый день треплют во всех газетах. Он усмирял там какое-то восстание... впрочем, нет, не знаю. Он, кажется, не военный и работает там... в... гестапо, что ли? А впрочем, тоже не знаю, там ли, только теперь он написал еще письмо и просил разрешения приехать и отдохнуть в имении, потому что... Но меня удивляет, Курт, ведь вы работали у родителей госпожи Мезонье и вы ничего не знаете.
- Ничего не знаю, - покрутил головой Курт. - Работал я здесь всего несколько месяцев, и то лет двадцать тому назад, тогда ни господина Мезонье, ни госпожи, ни ее брата, никого не было, жил один старик Курцер, вот я у него и ухаживал за розами... - Он помолчал. - Тогда и этот институт, где работает господин Мезонье, был не здесь, он уже сюда, кажется, после переехал. Все принадлежало Курцеру, я ему еще в город ездил клумбы разбивать, он любил, чтобы прямо перед окном росли цветы и особенно розы и лилии. Эх, и до чего же хороший старик он был, Марта!.. Ну ладно, так что вы хотите сказать? Что с этим братом госпожи Мезонье?
- У него что-то неладно с головой, - Марта покрутила пальцами около лба, - переутомился или что еще, не знаю, право, но врачи прописали ему полный покой.
- Они всегда под конец сходят с ума, - сказал убежденно Курт и перекусил нитку, - таков уж их конец. Я знал одного палача - он под старость разговаривал со своим ночным горшком...
Он осторожно взял вышивку из рук Марты, положил ее и встал с места.
- Ну вот, крылья и хвост готовы, уже становится темно, а я в сумерках плохо вижу. Остальное придется окончить завтра утром... И когда же приезжает этот господин?
- Kaк же мне благодарить вас, господин Курт! - сказала Марта. - Это такая красота, такая красота!
- Так когда же он приезжает? - повторил садовник и так выпрямился, что у него хрустнул позвоночник. - Почистить хотя бы ближайшие аллеи к его приезду надо, приготовиться... - И вдруг быстрая гримаса пробежала по его лицу, дернула щеку, вывернула нижнюю губу и застави-ла на мгновение закрыть глаза; он хотел что-то сказать, но только глубоко вздохнул, открыл рот и остался так неподвижно. - А то эти господа не любят шуток, - сказал он нараспев.
- Да, вам нужно тогда поторопиться, Курт, - сказала Марта, глядя на него с некоторым страхом. - Его можно ждать каждый день...
- Пойду, - сказал Курт, зевая, и прикрыл рот рукой. - Опять разболелась голова. Что за окаянная болезнь!
Он вышел и затворил за собой дверь.
Я подбежал к Марте.
Она держала платок за самый кончик двумя пальцами и, прищурясь, откинув голову назад, любовалась своей рукой.
- Но хотела бы я знать, - сказала она вдруг задумчиво, - где его так изуродовало, что он дергает щекой?
Глава седьмая
В саду мы играли в индейцев.
Это была очень интересная игра, но и строго-настрого запрещенная игра. Чтобы участвовать в ней, нужно было прятаться в песчаные гроты, взбираться на деревья, падать в волчьи ямы, стрелять из луков и рогаток, что опять-таки было далеко не безопасным, - словом, проделывать множество интересных, но абсолютно неприемлемых, с точки зрения гигиены, приличия и сохранения одежды, трюков. Играть поэтому приходилось тихонько, забираясь в самые далекие чащи сада и тщательно хоронясь от постороннего глаза. Было нас восемь краснокожих, смертель-но, по замыслу игры, ненавидящих друг друга и твердо выполняющих три основных правила - не трусить, не плакать, не жаловаться.
В тот день, о котором я рассказываю, мне особенно не повезло. Я зазевался и попал в засаду. Меня сейчас же повалили на землю, обезоружили, связали и бросили в кусты. Еще бы немного - и меня пригвоздили бы к столбу пыток и расстреляли бы из луков. Но тут на моих врагов налетело дружественное нам племя, и они позорно бежали, теряя по дороге убитых, пленных и раненых. В переполохе меня совсем позабыли.
Я лежал связанный по рукам и ногам на полянке, между двумя большими кустами сирени. Жесткие листья опущенных ветвей касались моего лица. От них шел едва заметный горьковатый запах, какой бывает, когда пожуешь веточку сирени. Какая-то букашка с жирным, мягким телом и очень короткими металлически-синими круглыми надкрьшьями не торопясь ползла по желобу листа.
В одном листе было еще немного влаги - утром прошел небольшой дождь, и когда я задел ветку, на лицо мне упала тяжелая, чистая капля.
Тогда я выполз из-под куста и стал смотреть на небо.
Было оно ясное, высокое и такое голубое-голубое, что казалось черным. Бог его знает, где оно начиналось, - возможно, у самого моего лица, - но когда я стал глядеть в его глубину, мне вдруг показалось, что времени больше не существует. Небо было пустое, ни единого облачка не было на нем, оно всасывало меня в себя, и я падал, падал, падал в него и не мог удержаться. Слипались глаза, истома охватывала тело, и вот земля покачнулась, тронулась с места и плавно полетела, неся меня на себе. Еще борясь со сном, я открыл было глаза, но опять увидел черные острые листья, строгие и жесткие, как вырезанные из глянцевитой бумаги, почувствовал чуть горьковатый запах коры и земли, а над всем этим опять легло то же черное, пустое небо. Тогда я перевернулся на бок, спрятал голову и заснул.
