Смуглая чайка - Левон Восканович Адян
По приказу директора его исключили из школы. С того дня Ваге никто не видел. Он уехал к сестре в Сумгаит.
… Венера выходит из темноты и легкой походкой идет навстречу.
— Долго я тебя заставила ждать? — произносит она, улыбаясь и искоса глядя на меня.
— Нет, отвечаю, — я задумался и не заметил, как прошло время.
По той же тропинке возвращаемся назад, в центр рабочего поселка.
— И о чем ты думал? Ты, кажется, и сейчас о чем-то думаешь, правда? — И через пару секунд, не дождавшись моего ответа, добавляет: — Хочешь, скажу, о чем ты думал?
— О чем?
— О нашем прошлом, о школьных годах.
— Почти угадала. Я думал о Ваге.
Какое-то время мы шли молча, прислушиваясь к звонким голосам сверчков. Вдруг Венера еле слышно говорит:
— Ты помнишь, как его исключили из школы?
— Помню.
— Его исключили из-за меня.
— Как это? — Я резко поворачиваюсь к ней лицом. — Как это, из-за тебя исключили? Разве не из-за стенгазеты?
— Да, — горько усмехается Венера. — Но стенгазету он порвал из-за меня.
— Почему?
Венера виновато опускает голову:
— Я в тот момент стояла с другими учениками, когда он вошел в коридор и, подойдя к стенгазете, прочитал заметку. Он спокойно читал и, наверное, так бы все оставил, ушел, если… если бы я в эту минуту не засмеялась… Я засмеялась, и это, вероятно, задело его сильнее, чем эта тупая заметка. Он ведь был влюблен в меня. Ты не знал об этом?
— Нет, — холодно отвечаю я. С минуту идем молча. Ни я, ни Венера не смеем нарушить тишину. И опять же неожиданно для себя спрашиваю: — Скажи мне, Венера, почему ты всегда смеялась над нами, неужели мы были такими смешными?
Мой примирительный, или внешне примирительный, тон, видимо, немного взбодрил Венеру, и она неуверенно говорит:
— Это долгая история… Но мне в то время действительно казалось, что я имела основание смеяться… Это не так легко объяснить, как-нибудь в другой раз встретимся, может, объясню… Сколько осталось до сеанса?
— Честно говоря, я не люблю ходить в кино.
— Почему?
— Не знаю, почему-то нет желания идти. Когда в последний раз ты видела Ваге?
— Около получаса назад, у столовой. Они ждали машину.
— У столовой? Два милиционера тоже были там?
— Да.
— Значит, я прошел мимо них и не заметил. Сейчас они могут быть на том же месте?
— Не думаю.
— Пойдем быстрее.
У столовой еще стояла группа парней, два милиционера тоже были здесь, разговаривали, находясь на определенном расстоянии от группы.
— Смотри, они еще стоят. Наверное, машина не приехала, — шепотом говорит Венера. — Ваге тоже там. Слева, у окна.
При слабом свете уличных фонарей еле узнаю Ваге. Прижавшись спиной к стене, он молча смотрит на дальние горы.
В какой-то момент, посмотрев на увлекшихся беседой милиционеров, я тихо зову:
— Ваге…
Ваге поднимает голову и, сразу заметив меня, отрывается от стенки, делает пару шагов в мою сторону.
— Не узнаешь, Ваге? Это я, узнал?
Его лицо мгновенно озаряется широкой, добродушной улыбкой.
— Как это — не узнал. Узнал. Безусловно, конечно. А я…
— Как ты, Ваге?
Он не успевает ответить. Один из милиционеров резко поворачивается к нам.
— Вернись! Захарян, вернись, говорю! Обратно к стенке.
Ваге растерянно разводит руками — мол, видишь, не разрешают. И возвращается на место.
Милиционер подходит ко мне:
— Гражданин, нельзя, уйдите отсюда.
— Но… понимаете, мы долгие годы не виделись.
— Это меня не касается… Прошу, не мешайте.
— Мы учились вместе. С тех пор не виделись.
— Ничего, скоро увидитесь. Остался год, — говорит второй милиционер, подходя к нам. — Скоро увидитесь, на свободе поговорите сколько душе угодно. А сейчас нельзя, понимаете? Запрещено, идите.
И вдруг я вижу, что Ваге отвернулся, закрыл лицо руками и прижался к стенке.
— Ваге! — беспомощно восклицаю я. — Придешь ко мне, как освободишься. Возьми у наших мой адрес и приезжай ко мне, слышишь? Я буду ждать тебя.
Я поворачиваюсь, молча иду какое-то время и после этого вспоминаю о Венере, однако ее нигде не видно. «А при чем тут Венера? — думаю я, медленно поднимаясь по извилистой тропинке, ведущей к гостевому дому. — Каждый из нас виноват, все мы в чем-то виноваты перед кем-то, и все мы в течение жизни остались кому-то должны. У Фрейда это, кажется, называется „комплексом виновности“. А в вопросе с Ваге каждый из нас имеет свою долю вины. Нам нравились его дерзкие проделки, мы радовались, когда он срывал занятия: а как же, вдруг спросят урок и я получу двойку. А на собрании никто из нас не набрался смелости встать и сказать пару слов в его защиту. Молчали, потому что так было и удобно, и безопасно…»
По обе стороны тропинки — справа и слева — все так же поют сверчки, чуть дальше в глубине леса печально кричит сова, а внизу в рабочем поселке мерцает свет… Я шагаю как-то устало, без настроения, иногда останавливаясь и бросая взгляд над сверкающими под тусклым светом молодой луны водами на тот берег реки, где все растворилось в таинственной мгле. Встреча с Ваге не дает мне покоя. И в этом причина моей мгновенной усталости и плохого настроения.
Свет в комнате Николая Панкратова горит. Пойти к нему? Все равно не смогу уснуть. Нет, идти не стоит., лучше побыть одному. Из-под коврика на пороге достаю ключ, отворяю дверь. Включаю свет и, открывая настежь обе створки окна, хочу сесть за маленький столик, и в этот момент слышу голос Панкратова:
— Это вы, сосед?
— Я, — отзываюсь неуверенно.
От яркого электрического света темнота сжимается в клубок в нескольких метрах от окна, под деревьями.
— Ну как, хорошая была картина? — не отстает Панкратов.
— Не знаю, я в кино не пошел.
— А где вы были? Просто так гуляли? Амалия сказала, что вы пошли в кино.
— Передумал.
— Вечера очень утомительны… Еще и комары достали…
Хотел книгу почитать, ничего не вышло, комары просто атакуют… Вынужден был выключить свет.
— Недавно горел.
— Только включил. Куда-то положил спички, не мог найти, сейчас выключу.
— Зря. Комары в темноте бывают бешеными.
— Что вы говорите? А я и не знал, — удивляется Панкратов. — Послушайте, может, вы, в конце концов, перейдете ко мне? Говорят же, есть свободная кровать. Вдвоем не будет грустно, в шахматы будем играть.
— Благодарю, Николай Герасимович, моя командировка завершилась.
— Вы
