Жажда. Книга сестер - Амели Нотомб
Летиция, хоть и была совсем крохой, все понимала. Она преклонялась перед девочкой по имени Гозетта, что на севере Франции, как и в Бельгии, означает яблочный пирожок.
Козетта млела перед своей крестной.
Девочки пили втроем чай из кукольного сервиза.
– Мадам Тристана, у вас очень послушная дочка. В полтора года она уже пьет из чашки.
– Благодарю, мадам Козетта.
– Гозетта.
– Но требовать сладости все‑таки неприлично.
Словарный запас Летиции был весьма своеобразным. Никаких “папа” или “мама”. Родители могли бы обидеться, если бы заметили. Она говорила фразы типа: “Тристана, мне без тебя плохо” или “Скорей бы вечер!”. Завидев человека в очках, она возмущенно указывала на него пальчиком и кричала: “Очки Тристаны!” – считая, что их украли у сестры.
Дипломатичная Тристана научила ее правильно именовать взрослых, живущих с ними под одной крышей. Так, в два года Летиция приветствовала их громогласным “Мама и папа!”. Они не слишком растрогались.
– Нормально. В ее возрасте уже пора.
Они сникли, когда поняли, что она их не разделяет. Если она видела Нору, то называла ее “мама и папа”. То же самое с Флораном. Тристана задумалась, не слились ли они для сестры в одно целое. Желая их успокоить, она придумала объяснение:
– Это потому, что вы неразлучны.
– Если так рассуждать, то тебя можно называть Тристана и Летиция.
– Я была бы только рада.
Стычка на этом закончилась.
Тристана была не только первой ученицей в классе – она была первой в школе. В семь лет она писала и считала лучше, чем пятиклассники. И упрямо отказывалась перепрыгнуть через класс, потому что не желала увеличивать разрыв между ней и сестрой.
К тому же для нее весь смысл школы был в человеческих контактах. Ее интересовал каждый. Она не только следила за общим согласием в классе, но и с большим вниманием относилась к тем, кто не похож на других.
В ее классе был толстый мальчик. Привыкнув к тому, что его все дразнят, Сёрен сразу набросился на нее с угрозами:
– Вот возьму и разобью тебе очки.
– Будет очень жаль. Без них я тебя не увижу.
– Тем лучше!
– Мне нравится на тебя смотреть!
– Ты любишь жирных?
– Ты не жирный. Ты похож на дирижабль.
– Это еще что?
– Воздушный шар, летающий по небу с рекламой марки шин.
Толстяк растерялся, но продолжал упрямиться:
– Я не шина.
– Нет, ты не шина, ты дирижабль. Когда‑нибудь ты сможешь летать. Возьмешь меня с собой?
Она всегда сама шла навстречу другим, никогда наоборот. И отчасти страдала от этого. Ей хотелось узнать, как стать популярной. Если подумать, единственный человек, которого ей не пришлось специально соблазнять, – тетя Бобетт. Она позвонила ей:
– Тетя, ты всегда меня любила?
– С той минуты, как впервые увидела.
– За что?
– Как это – за что?
– Я никому не нравлюсь просто так, сразу.
– Дело в очках.
– Нет, так и раньше было. Я нравлюсь людям, если сама этого добиваюсь.
– Вот и хорошо.
– Да. Но почему меня никто не добивается?
Тетя в итоге нашла объяснение:
– Потому что ты такая умная. Это отпугивает.
Тристана попыталась удовлетвориться ее ответом. Как назло, она услышала через стенку разговор родителей:
– Жалко, что Тристана не такая хорошенькая, – сказала мама.
– Почему? Она очень хорошенькая. Очень изящная, у нее красивое личико, роскошные волосы, и очки ей идут.
– Да, конечно, ты прав. Я неверно выразилась.
– А в чем дело?
Нора помолчала, прежде чем ответить:
– Она тусклая маленькая девочка.
– Вовсе нет. Она блестящая, обаятельная…
– Да, конечно. Если узнать ее поближе, она просто замечательная. Но со стороны это незаметно. Она выглядит тусклой.
Тристана затаила дыхание в надежде, что отец возразит. Но как ни напрягала слух, не услышала ничего, кроме звуков поцелуев и ласк, на которые родители не скупились перед сном.
Было два возможных варианта: либо папа согласен со страшной маминой оценкой, либо считает, что уже исчерпал эту тему, куда менее важную, чем торжество их любви. А может, и то и другое.
Летиция крепко спала. Тристана на цыпочках пошла в ванную, надела очки и посмотрелась в зеркало. Ей самой никогда бы такое не пришло в голову, но мама сказала серьезно и взвешенно: “тусклая”.
“Тусклая”. Какое ужасное прилагательное! Его никак нельзя трактовать в положительном смысле. И как это верно! В ней действительно нет ни малейшего блеска. Точность маминого определения парализовала ее.
Тусклая девочка. Это безнадежно. Толстая девочка может похудеть. Уродливая может похорошеть. Что может произойти с тусклой девочкой? Как восполнить отсутствие яркости? Она знала, что поведением тут ничего не исправишь, потому что, как говорили родители, она всегда вела себя прекрасно, но блеска это ей не добавляло.
Она попыталась найти источник проблемы. Что на лице блестит? Глаза. Ее глаза обычно светились, и очки усиливали этот свет. Тогда в чем дело?
Чтобы понять, Тристана прибегла к сравнению. С кем себя сравнить, как не с сестрой? Ей тут же вспомнился искрящийся взгляд Летиции. Она сопоставила его с собственном взглядом в зеркале и вынуждена была признать, что он не искрится.
Можно ли что‑то с этим поделать? Она попыталась зажечь у себя в глазах огоньки и блестки. Тщетно. Ее глазам мешала блестеть глубокая грусть.
“Почему я такая грустная?” – спросила она себя. Ответ вспыхнул в сердце. Ей всегда было грустно, потому что родители держали ее на расстоянии. Ничто в их поведении не говорило ей, что она им нужна, что она для них – главное в жизни.
Тусклая: ординарное прилагательное, под стать ее беде. Не то чтобы мама с папой ее не любили или били ее, не то чтоб они были злые или относились к ней как к чужой. Все гораздо хуже. Что мы можем против равнодушия? Ничего. Оно не вопиет к небесам. Вот и страдание ее вполне заурядное.
“Они так же относятся и к Летиции. Однако Летиция не тусклая, у нее глаза блестят. Почему?” Ответ и тут лежал на поверхности. Младшая сестра не провела пять первых лет своего существования в эмоциональном вакууме, потому что с ней рядом была Тристана, которая любила и опекала ее с самого рождения. Летиция пробудилась к жизни в лучших условиях благодаря постоянному вниманию пылкой старшей сестры.
При мысли о том, что
