Жажда. Книга сестер - Амели Нотомб
Уходя утром на работу, Нора оставляла телевизор включенным, “чтобы девочкам не было одиноко”. Она думала, что Тристана его смотрит, пока сестра спит. На самом деле, когда родители уходили, она его выключала. И включала незадолго до их возвращения, чтобы они не волновались: оставляя дочерей под надзором телевизора, папа с мамой создавали себе приятную иллюзию контроля.
Лежа на ковре в гостиной, Тристана с Летицией исследовали мир посредством какой‑нибудь игрушки. Тайна волчка буквально завораживала их, равно как и загадка лошадки-качалки. Еще имелись обольстительные создания вроде плюшевого кролика или тряпичной куклы. Старшая понимала, почему младшая их кусает: укус был естественным ответом на соблазн.
С высоты своего опыта она открывала сестре некоторые секреты: например, как приятно жевать только что выстиранную салфетку. Мама часто сушила белье на веревках во дворе. Тристана выносила Летицию в это волшебное место, где так удивительно пахло. Если простыни были еще мокрыми, привкус порошка чувствовался сильнее. Чудо! Любопытство требовало продолжить дегустацию: попробовать носки, рубашки, кухонные полотенца, рукавички для ванны. Кстати, лучше было предаваться этому занятию по утрам, чтобы следы слюны успели высохнуть до прихода родителей.
Больше всего Тристана любила дневной сон. Она укладывала ребенка, хорошенько укрывала, ложилась на свою кровать и пела колыбельные, придумывая их на ходу. Зрелище погружающейся в сон Летиции гипнотизировало ее. Сознание того, что она помогает сестре ускользнуть в другой мир, было бесконечно волнующим.
Она лежала, не сводя глаз с лица спящей, и пыталась вообразить, что скрывается за так красиво опущенными веками, разделить экстаз восхитительно приоткрытого ротика. Порой кроха взмахивала сжатыми кулачками. Тристана повторяла ее движения в надежде соединиться с ней во сне. Иногда она тоже засыпала.
Потом наступал один из прекраснейших моментов – совместное пробуждение. Вместе вынырнуть из‑под власти чар, ощущать себя наполненной и обогащенной, отяжелевшей от нежности, обнимать пребывающую в таком же состоянии сестру и наслаждаться этим единением. Такой момент смакуется очень долго.
Спуститься по лестнице со священной ношей на руках. “Мы у себя дома”. Если некая территория принадлежит тому, кто ее занимает дольше и чаще других, кто ее любит и знает все ее самые потаенные возможности, то девочки, бесспорно, находились у себя. Они владели домом в двойном смысле слова. Их жилище, самое что ни на есть заурядное, было пронизано магией, которую в него привносили дети.
Что значит жить где‑то? Это значит вдохнуть в некое пространство душу. Ребенок может привязаться к самому нелепому жилью благодаря своей способности одухотворять что угодно. Если вы хотите, чтобы ваша кухня стала необыкновенным местом, любите ее, убедите себя в том, что именно ей вы обязаны счастливыми мгновениями, которые там пережили. И кстати, так оно и есть.
В гостиной стоял шахматный столик. Родители часто играли. Правил Тристана не знала, однако регулярно придвигала высокий стульчик сестры к столику, а сама садилась напротив. Она показывала Летиции фигуры, позволяла попробовать их на вкус, не слишком усердствуя, потом как попало расставляла на доске. Младшая захлебывалась от хохота, и старшая вместе с ней. Изображать шахматную партию было до того смешно, что когда родители играли в шахматы на самом деле, девочки едва удерживались, чтобы не прыснуть.
Как‑то раз Тристана забыла убрать фигуры. Флоран спросил ее, что они делают с шахматами.
– Мы понарошку играем, – ответила она.
– Хочешь, научу?
Она кивнула. Для начала он рассказал ей историю столика:
– Шахматный столик – вещь редкая. Мой отец купил его когда‑то на барахолке. Это большая ценность. Папа очень увлекался шахматами. И великолепно играл. Он приглашал сразиться с ним асов. Можно сказать, из‑за шахмат он и погиб. В доме начался пожар, а он даже не заметил. Он играл с моей матерью, она была так же сосредоточена, как и он. Никто не знает, кто из них выигрывал. Сгорело все, кроме шахматного столика и фигур, они оказались огнестойкие.
– Огнестойкие?
– Которые не горят.
– Дедушка тебя научил?
– Немножко.
Он объяснил дочке правила. Она была невероятно возбуждена и схватывала на лету.
Потом он увидел ее с младенцем на руках. Она показывала сестре, как ходят фигуры.
Флорана это разозлило, и он на нее прикрикнул:
– Хватит! Тоже мне вундеркинд!
Тристана запнулась на полуслове и замерла. Отец так никогда и не узнал, как тяжело отозвались в ней его слова.
Назавтра она обнаружила, что плохо видит. Она сказала матери, та повела ее к окулисту. Врач диагностировал сильную близорукость. С того дня девочка стала носить очки. В глубине души она связывала эту свою беду со стыдом, который тогда испытала из‑за язвительного замечания отца.
Осенью 1979 года Тристана пошла в подготовительный класс, а Летиция в ясли.
С яслями все оказалось непросто. Летиции трудно было принять свою новую жизнь. Она чуть ли не каждый день плакала и звала сестру.
Вечером, когда девочки наконец встречались, Летиция слегка успокаивалась. Тристана объясняла ей, что эти расставания неизбежны, но они временные.
– Главное, что мы вместе по вечерам, по утрам и в выходные.
Старшая страдала, хотя и скрывала это, чтобы поберечь сестру. Тристане, прилежной ученице, на уроках мешала сосредоточиться тревога: как там Летиция, как она переносит их мучительную разлуку.
Она помнила, что ей самой в яслях нравилось. Но то было совсем другое. Для нее общение было прогрессом по сравнению с тягостным сидением дома наедине с матерью.
К счастью, у сестер все‑таки оставалось немало времени друг для друга. Старшая освоила искусство быстро справляться с домашними заданиями. Так что они могли проводить вечера в своем райском коконе.
Летиция боготворила сестру, та была ею очарована, и наоборот.
– Все сестры такие? – спросил Флоран у Норы.
– Нет. Мы с Бобетт жили как кошка с собакой.
Когда тетя Бобетт впервые увидела Тристану в очках, она захлопала в ладоши:
– Так ты выглядишь еще умнее!
Племянница вздохнула с облегчением:
– Один мальчишка в школе обозвал меня очкастой жабой.
– Он просто завидует! – твердо заявила тетя.
Когда Бобетт видела сестер вместе, она буквально разевала рот от удивления.
– А мои собачатся с утра до вечера. Как тебе это удается? – спросила она Нору.
– Сама не знаю.
– Боюсь, Тристане теперь не до крестницы.
Она ошибалась. Во время семейных праздников юная крестная старалась вовлечь Козетту в их компанию. Она придумала ловкий ход. Когда Козетты рядом не было, она превозносила ее перед Летицией. Она ничего не преувеличивала, просто подавала все в мифологическом ключе:
– Ты представляешь, каково это – быть единственной девочкой при трех этих кошмарных старших братьях? А Козетта вертит
