И нас пожирает пламя - Жауме Кабре
– Не дам.
– Убью.
– Козел.
– Ага. Мне только половину.
– Ты сукин сын. Я буду жаловаться.
– Ха-ха, умру от смеха: пожалуйся управдому; только не в полицию: сам знаешь, что будет, если не послушаешься. И пошевеливайся: часики тикают. Рад был с тобой познакомиться.
Он встал, загребая всей пятерней ворох купюр. Подмигнул Измаилу и направился к двери.
– Я бы на твоем месте слинял отсюда поскорее. – и убрал в карман украденные деньги.
Рэкетир открыл дверь и перед уходом напомнил, тик-так, тик-так… И продолжал, еще придерживая дверь, ты, наверно, понимаешь, сколько времени мы на тебя потратили и как нам надоела твоя тупость.
Про Томеу я и не говорю: полный провал.
* * *
Когда до семи вечера оставалось полчаса, он был уже далеко от квартиры Марлен. Время от времени он нехотя оглядывался по сторонам, пытаясь разобрать, не крадется ли за ним обокравший его сукин сын со своим тик-таком, желая удостовериться, что ему, Измаилу, не заблагорассудилось посетить какой-нибудь полицейский участок или бог знает что. Проходя мимо станции, Измаил решил сесть на метро: как будто думал, что такой неожиданный ход собьет с толку преследователей. Внизу, на платформе, было очень мало народу. Тик-так его там не караулил и не мчался изо всех сил за ним по лестнице. Измаилу казалось унизительным крутить головой в поисках такого кретина, как Тик-так. Имело смысл вести себя так, будто ни Тик-так, ни предательница Марлен его совершенно не волнуют. Погруженный в свои мысли, он даже не заметил, что поезд уже подъезжает к станции «Побле Сек»[41]. Измаил вышел на платформу, когда двери вагонов стали пыхтеть и закрываться, и едва вытащил застрявший в дверях свитер. Лучший в мире способ остаться незамеченным. Он подождал, пока последний вагон исчезнет во тьме туннеля. И оглянулся по сторонам: вид у немногочисленных пассажиров был не особенно кровожадный. И все же двое мужчин и одна женщина посмотрели ему в глаза, проходя мимо него к эскалатору. Слишком пристально посмотрели. Скорее всего, они узнали в нем преступника, жаждущего встречи с возлюбленной, если еще не все потеряно. Некоторые из них, особенно женщины, глядели с укоризной, подозревая, что при первой возможности он собирается сбежать куда-то на край света. А может быть, и нет. С опаской поднимаясь по лестнице, он не сдержался и пустил слезу. Кретин. Ты хотел осчастливить женщину, которую недавно полюбил, а заварил такую кашу, что расхлебывать придется всю жизнь. Сколько ночей он не спал спокойно: беглый преступник, убийца, ловящий взгляды, вздрагивающий от шороха за спиной, он все следил, не затевают ли чего прохожие, с безразличным видом глядящие в другую сторону. Как вон тот тип в плаще, который явно делает вид, будто совершенно не интересуется жизнью душегубов, вдобавок числящихся в розыске. Кошмар преследовал его. Когда вернусь к себе домой, от любого звонка в дверь начну выпрыгивать из окна во двор-колодец. Дерьмовое это существование, жить в непрестанном страхе, что вот-вот тебя накроют. Значит, настала жизнь без минуты покоя? И как, интересно, я попаду в квартиру без ключей? Вызову мастера, а он мне скажет, где вы были все это время? Или придется вызывать мастера из другого района… Жалкое, ничтожное существование. Да, я ее не убивал. Но я не смог предотвратить убийство, mea culpa[42]. И от всего сердца проклинаю сукина сына Томеу и все его вранье, на которое повелся. И проклинаю собственный идиотизм. При первой же возможности покаюсь и скажу, я, грешник, исповедуюсь тебе, Лео, что согрешил как последний дурак делом, которого вполне мог избежать, аминь. Посмотрим, простит ли она меня. А епитимьей станет ужас в сердце, поскольку, видишь, вон та женщина заметила, что я на нее гляжу, и перешла на противоположный край платформы. С этими мыслями Измаил шагал по переходу туда, где было шумно и полно пассажиров, только и ждущих удобного случая обвинить его и закричать погромче, обратите внимание на бородатого дядьку, убившего беззащитную старушку. А он ответит, это был не я, поверьте, это Томеу. Да-да, ответят они хором, поговори еще, разбойник. Что ж ты его не остановил, а? Ну, испугался Томеу. Ах ты, трус, злодей презренный. Мы приговариваем тебя к неотступной мысли о том, что всем известно: ты убийца. При каждом звонке в дверь будешь дрожать от ужаса. При виде любого туриста с картой, просящего помочь. Преступник… После трех или четырех пересадок он решил подняться по длинной лестнице туда, где его, убийцу, сможет увидеть всякий прохожий. Он знал, что на веки вечные приговорен бесшумно красться к дверям, осторожно, не дыша, заглядывать в глазок, чтобы рассмотреть зловещего почтальона, курьера из магазина на углу с рожей громилы, продавца энциклопедий или полицейского в штатском. И не знал, имеет ли смысл жить днем и ночью с болью в сердце; возможно, лучшей альтернативой было выброситься из окна во двор-колодец.
Каким же олухом нужно быть, чтобы послушаться незнакомца, говорящего, поехали со мной, препод! А он, болван, послушался и сел в машину, подумав, что где-то этого типа видел. Тут и начались все горести, которых никогда раньше не было и не должно было быть. А теперь, едва успев решить, что проще будет броситься под колеса первого попавшегося автомобиля, он увидел, что уже стоит возле галантереи «Изумруд». Он сделал несколько неуверенных шагов вперед, чтобы не останавливаться прямо перед магазином. Его объял какой-то ужас: что сказать Лео? Что он мудак и убийца и к тому же в бегах; что каких только дров не наломал; а ведь я тебе звонил, но ты бросила трубку, где ты была, мне нужно все тебе объяснить спокойно, и… да, я убил старушку, наломал дров и вот, держи, я принес тебе деньжат. Семимильными шагами он удалялся от галантереи «Изумруд» и возвращался снова, натыкаясь на прохожих, которые шагали медленно и хором говорили, нет тебе прощенья, душегуб!! Потом опять ушел, решив, что Лео пошлет его к чертовой матери. Трус ты несчастный. Либо ступай в галантерею «Изумруд», либо пусть уж тебя переедет вон то не в меру разогнавшееся такси. Измаил решил, что столкновение с машиной, летящей с такой скоростью, это все же слишком больно. Он глубоко вздохнул, чтобы немного
