Время любить - Лиз Бехмоарас
Броня и Самуэль Шульман в этом сомневались. Самуэль считал, что вступление Турции в войну больше зависит не от нее самой, а от курса наступления немецкой армии. А она могла повернуть на Турцию, или на Египет через Турцию, или на Кавказ через Турцию, кто знает! Фрида в целом разделяла соображения отца. Броню же интересовало в первую очередь, что же будет здесь, в Турции, с евреями.
В апреле, после того как Германия объявила войну Греции и Югославии, главной темой для разговоров стала мобилизация мужчин-немусульман, вышедших из призывного возраста. С начала месяца в вооруженные силы в качестве «меры предосторожности» начали призывать мужчин-иноверцев в возрасте от двадцати семи до сорока лет.
Фрида чувствовала себя захваченной водоворотом событий и в стране, и дома, и в университете, и поэтому ей было некогда слишком часто думать об Исмаиле и расстраиваться из-за его поведения. После смерти отца он замкнулся в себе, отдалился от нее. Может, он сердит на нее за то, что не успел застать последний вздох отца? А может, просто завален и измотан учебой, практикой и дополнительной работой?
Как бы то ни было, Фрида его почти не видела. По словам Исмаила, у него не осталось времени на кофе. И в кино они теперь бывали редко. Предложение обычно исходило от Фриды, но Исмаил постоянно отказывался, ссылаясь на работу и отсутствие денег.
– Пойдем, если хочешь, в «Кюллюк», стакан горячего чая пойдет на пользу желудку. Конечно, кофе был бы полезнее, но его нет.
– Что, собираешься устроить мне допрос, потому что мы прошлым вечером пропустили по паре стаканчиков?
От этих слов Фрида даже отшатнулась, как будто ее ударили.
– Какой допрос? Я только хотела сказать…
– Ничего не говори! Никто не в состоянии выносить твою болтовню!
Громкий злой голос Исмаила нарушал спокойствие весеннего вечера, опустившегося на университетский сад. Они только что встретились. Фрида настойчиво звала его в кино.
– Давай пойдем! Нам обоим полезно отвлечься, мы хорошо проведем целых два часа.
Исмаил, с бледным лицом и опухшими глазами, лишь пожал плечами:
– Я не в силах! Вчера вечером мы пошли в Кумкапы отпраздновать день рождения друга. Выпили ракы. Я лег спать слишком поздно, хотя и не собирался.
Должно быть, он слишком много выпил и у него похмелье. Фрида позвала его выпить чаю, думая, что он ему поможет, но никак не ожидала, что ее предложение будет встречено в штыки.
– Я хотела только, чтобы тебе полегчало. Если ты меня послушаешь…
Бледное лицо Исмаила внезапно покраснело, кулаки сжались, и он закричал резко и злобно, Фрида никогда еще его таким не видела:
– Что слушать?! Зачем мне слушать?! Может, ты тоже собираешься, вслед за матерью и сестрами, контролировать мою жизнь? Слов совсем не понимаешь? Я же сказал, что устал! Иди сама куда хочешь, делай что хочешь! Только отвяжись от меня!
На них оборачивались.
– Ну, раз так…
Она никак не могла поверить, что Исмаил может говорить с ней так грубо. Она не сумела сдержать слез и сначала решила, что надо сбежать, но затем, глядя на выражение лица Исмаила, поняла, что если она это сделает, то он следом не побежит, и сдалась.
Стараясь держать себя в руках, она предложила: «Хотя бы проводи меня до пансиона».
Они, как обычно, сели в трамвай, вышли на площади Таксим и пошли по улице Истикляль, наслаждаясь теплом апрельского вечера. Оба молчали.
Однако перед дверью Исмаил внезапно схватил Фриду, которая никак не могла попасть ключом в замок, за руку и притянул к себе, наклонился над ее лицом и поцеловал в губы, а затем прошептал ей: «Мой отец умер! Ты понимаешь, мой отец мертв! Я так надеялся, что он доживет и увидит, как я буду врачом, надеялся, что найду возможность, чтобы он почувствовал себя немного лучше, но ничего не вышло и уже не выйдет. Так трудно принять это…» – прошептал он. Эти слова, которые дались ему с трудом, могли быть своего рода оправданием за грубость.
– Я понимаю, – сказала Фрида, прежде чем ответить на поцелуй.
Да, конечно, она понимала, что он был убит потерей отца; но она поняла, что и в ней только что лопнуло что-то внутри, защитная броня их любви треснула, и она осознала, насколько любовь хрупка.
Отныне она будет помнить эту любовь такой, принимать ее такой и защищать ее.
В последующие дни Фрида, когда Исмаил уже немного успокоился, напоминала себе об этом решении во время их встреч. Она не стала ему ни о чем рассказывать: ни о том, что ее толкнул один из студентов, ни о том, что Кемаль был избит, ни об услышанных обидных словах… Может, в будущем… Сейчас она видела, как он отдалился и стал ей чужим, а с чужим такими вещами не поделишься.
* * *
В субботу, за неделю до свадьбы, Фрида постучала в комнату сестры. Ей хотелось, как раньше, сесть напротив Эммы, которая тем утром каким-то чудом еще никуда не убежала, поболтать, посмеяться без всякой причины и посплетничать. Постучав, она, не дожидаясь ответа, повернула ручку. Но дверь не открылась. Фрида снова постучала сильнее и еще сильнее повернула ручку, и тогда раздался голос Эммы:
– Это ты, Фрида? Подожди! Я заперла дверь.
Фрида была удивлена. Наконец в дверях появилась Эмма в белом халате.
– Заходи! Чего застыла как истукан? – спросила она обычным веселым тоном.
Фрида, немного поколебавшись, вошла.
Ветерок из открытого окна смешивался с запахом духов сестры. Фрида невольно посмотрела на окно. Деревья в саду напротив свесили ветви с каменной стены.
– Мать и Недиме, подружка невесты, входят в мою комнату, когда им заблагорассудится, – решила объясниться Эмма. – Им бесполезно говорить, что я почти замужняя женщина и мне сейчас нужно немного уединения. Поэтому я стала запираться.
– Я пришла немного поболтать. Ты же скоро уедешь, мы будем редко видеться!
Эмма засмеялась.
– Напротив, мы сможем видеться даже чаще. Смотри, что я придумала! Этот учебный год почти закончился, но в следующем году ты можешь жить у нас, а не в пансионе, одна-одинешенька. Тюнель недалеко от Беязыта, доедешь на трамвае. Я уверена, что Ференц будет очень рад.
– Вот
