Андрей Левкин - Двойники (рассказы и повести)
- Ага! - сказал он. - Так-то вы хотели знакомиться с княжной - не иначе как спасши ее от верной смерти!
- Я сделал лучше. И по-другому.
- Как это? Расскажите?..
- Нет, отгадайте, - о вы, отгадывающий все на свете!
Она была еще только никакая, а я уже был никто. 23-го мая
Около семи вечера гулял на бульваре. Клубницкий, завидя меня издали, подошел: какой-то смешной восторг блистал в его глазах. Он крепко пожал мне руку и сказал трагическим голосом:
- Благодарю тебя, Невкин... Ты понимаешь меня?
- Нет; но, во всяком случае, не стоит благодарности, - отвечал я, не имея точно на совести никакого благодеяния.
- Как? А вчера? Ты разве забыл?.. Мери мне все рассказала...
- А что? Разве у вас уж нынче все общее? и благодарность?
- Послушай, - сказал Клубницкий очень важно, - пожалуйста, не подшучивай над этим, если хочешь остаться моим приятелем. Видишь: я впервые нашел человека, с которым могу находиться в такой глубокой связи... надеюсь, и для нее это впервые... У меня есть до тебя просьба: ты будешь нынче у них вечером; обещай мне заметить все: я знаю, ты опытнее меня в этих делах, ты лучше сможешь понять, что происходит... С женщинами же особенно сложно - то они в минуту постигают и угадывают самую потаенную нашу мысль, то не понимают самого очевидного... Вот хоть княжна... Вчера она понимала меня с полуслова, нынче же отвечает невпопад и путается в ответах...
В девятом часу мы вместе пошли к княгине. Проходя мимо окон Нины, я видел ее у окна. Мы мельком взглянули друг на друга, и вскоре после нас она пришла к Василеостровским. Княгиня меня представила ей как своей родственнице. Пили чай; гостей было много; разговор был общий. Я старался понравиться княгине, шутил, заставил ее даже несколько раз рассмеяться. С княжной же повел себя так, будто между нами вчера и не были сказаны никакие слова.
После чая все пошли в залу. Я отошел к окну с Ниной, чтобы поговорить о наших делах. Княжне, несомненно, мое равнодушие было досадно, как я мог догадаться по одному сердитому, блестящему взгляду... О, как знаком этот немой, но выразительный, краткий, но сильный взгляд! Что тут слова, когда теперь мы будем просто изматывать друг друга, выясняя, кто из нас сильнее и кому кого слушать... Но бедняжка проиграла уж потому, что затеяла эту дурацкую игру.
- Послушай, - говорила мне Нина, - я не хочу, чтобы ты знакомился с моим мужем, но ты должен непременно понравиться княгине, тогда нам будет проще встречаться. Тебе это будет легко: ты можешь все, что захочешь. Мы здесь только будем видеться...
- Почему?
- Ты знаешь, я теперь твоя раба, но надо же сберечь хотя бы твою репутацию: о моих прежних занятиях слишком хорошо знают, так что решительно незачем запутывать в них и тебя.
- Но выходит как раз наоборот. Нам необходимо уговориться о месте.
- Да, конечно, - отвечала она, вздохнув, - но тем больше риск...
Княжна снова прошла мимо нас и, сделав было движение в нашу сторону, на ходу раздумала, отошла прочь и села подле Клубницкого. Между ними начался какой-то сантиментальный разговор: кажется, княжна отвечала на его мудрые фразы довольно рассеянно и неудачно, хотя старалась показать, что слушает со всем вниманием, - он иногда смотрел на нее с удивлением, стараясь угадать причину внутреннего волнения, изображавшегося иногда в ее беспокойном взгляде.
Ах, княжна, княжна... Не проще было ли подойти ко мне безо всяких церемоний, а не приходить к тому же после небольшой, но жестокой и совершенно катастрофической войны...
Да, что до просьбы Клубницкого... мы вышли вместе с ним, он долго терпел и, наконец, спросил:
- Ну, что?
А что я ему мог ответить? Только плечами пожал.
29-го мая
Война происходит в соответствии с ожиданиями. Высоких или же профессиональных разговоров мы с княжной не ведем, я рассказываю ей некоторые из совсем уж странных случаев моей жизни, она в ответ старательно хамит. Судя по всему, основание ее сдвига, равно как и манера хамства, явились из одной детской английской книжки про ее тезку, умевшую лететь под зонтиком - откуда, верно, и аглицкое прозвище... основание не из худших. Сказки хотя бы не маньяки сочиняют.
В качестве ответных мер я смеюсь надо всем на свете, особенно над чувствами. По молодости это начинает ее пугать. Впрочем, при мне она уже не смеет пускаться с Клубницким в сантиментальные прения и уже несколько раз отвечала на его выходки насмешливой улыбкой, но я всякий раз, как Клубницкий подходит к ней, принимаю смиренный вид и оставляю их вдвоем; в первый раз она была этому рада или старалась показать; во второй - рассердилась на меня; в третий - на Клубницкого.
- У вас очень мало самолюбия! - констатировала она вчера. - Отчего вы думаете, что мне веселее с Клубницким?
Я отвечал, что жертвую развитию приятеля своим удовольствием.
- И моим, - прибавила она.
Я пристально посмотрел на нее и принял серьезный вид. Потом целый день не говорил с нею ни слова... Вечером она была задумчива, нынче поутру еще задумчивее. Кажется, она поняла, что война проиграна, и пытается теперь понять, каковы будут условия капитуляции. Ничего, пусть потерпит. От любопытства кошка сдохла.
3-го июня
Сижу и пытаю себя, зачем я так упорно добиваюсь сделать ее своей? Мне она ничем не поможет, я ей тоже ничем не помогу - помогать женщинам вовсе не мое ремесло. Ведь даже Нина понимает меня куда больше. Ну, конечно, если бы понять ее не было ни малейшей возможности - тогда можно было завлечься трудностью предприятия.
Но ничуть не бывало... Следственно, это вовсе не та беспокойная потребность понимания, которая может мучить в молодые годы, бросать от одного человека к другому, пока наконец не понимаешь, что они тут ни при чем, а просто хочется, чтобы тебя изо всех сил и со всех сторон любили. Но это проходит, и начинается тяжелое, хорошее постоянство судьбы, которой надо лишь подыгрывать, а уж она отведет куда положено.
Чего же я хлопочу? Из желания, чтобы она не отошла к Клубницкому? Это и так невозможно, он слишком беспороден. Из того скверного, но непобедимого чувства, которое заставляет нас уничтожать сладкие заблуждения недалеких ближних - не затем, конечно, чтобы им досадить, а дабы удостовериться, что на свете все же идет все как-то справедливо?
Но есть какое-то стыдное наслаждение в "обладании молодой, едва распустившейся души"... - как писывали в старину. Есть и смысл забрать такого человека себе, поскольку уж вреда-то ему от этого не будет, он не связан еще ни с чем, что может сильно ранить его обломками. Но - а что потом?
Конечно, любому недоноску кажется, что в своем дворе все обрыдли и тупы, а как выйдешь за ворота, так там все хороши, равны и братья. А за воротами всего куда больше, чем во дворе, откуда ж там всем быть похожими и хорошими?
Но я же не могу позволить себе влезть к ней в мозг и исследовать его по миллиметру, оставляя всюду свои следы, - даже при самом аккуратном обращении. Мы ведем себя иначе: просто сидим, похмыкивая, никуда особенно не глядя, пока не понимаем, как все обстоит на деле. И вот - то ли понял, то ли нет. Кажется, не вполне.
* * *
Пришел Клубницкий и кинулся мне на шею, - он принят в ложу. Ну, мы выпили с ним шампанского. Доктор Херценс подошел за ним следом.
- Я вас не поздравляю, - сказал он Клубницкому.
- Отчего?
- Оттого, что, когда вы были сами по себе и никем, вы могли оказаться кем угодно. А теперь звание брата какой-то невысокой степени... Вы пошли под общее правило...
- Толкуйте, доктор, толкуйте! Вы не помешаете мне радоваться. Он не знает, - прибавил Клубницкий мне на ухо, - сколько надежд придало мне вступление... О, этот братский союз, поддерживающие тебя соратники, тайные знаки, путеводная звезда... Нет, я теперь совершенно счастлив!
- Так ты идешь с нами гулять к провалу?
- Я? Ни за что теперь не покажусь ей не в новом облике.
- Прикажешь ей рассказать о твоей радости?
- Нет, пожалуйста, не говори... Я хочу ее удивить.
- Скажи мне, однако, как твои дела с нею?
Он смутился и задумался: ему хотелось похвастаться, а солгать он не мог, понимая, что я замечу.
- Эх, братец! на все есть манера; многое не говорится, а отгадывается.
Вечером многочисленное общество отправилось пешком к провалу.
По мнению здешних ученых-экскурсоводов, этот провал есть не что иное, как угасший кратер; он находится на отлогости Машука, в версте от города. К нему ведет узкая тропинка между кустарников и скал; взбираясь, я подал руку княжне, она ее так и не покинула.
Разговор наш дурно начался злословием - я отчего-то принялся перебирать присутствующих и отсутствующих наших знакомых, сначала выказывая смешные, а после и дурные их стороны. Желчь моя взволновалась, я начал шутя - и окончил искренней злостью. Сперва это ее забавляло, а потом испугало.
- Вы опасный человек, - сказала она, - я бы лучше желала попасться в лесу под нож убийцы, чем вам на язычок... Прошу вас, когда вздумается говорить обо мне дурно, возьмите нож и зарежьте меня, - думаю, вам это не будет очень трудно.
