Саид Курбан - Али и Нино
- Молодец, Али хан! - воскликнул сияющий Мухаммед Гейдар. - Ты настоящий мужчина!
Ныла рана в боку. С помощью поддерживающего меня под локоть Мухаммеда Гейдара я вернулся на дорогу, туда, где сверкал под луной черный лакированный ящик, принадлежавший Нахараряну, где ждали меня еще двое моих друзей, державших под уздцы четырех коней.
Ильяс бек пожал мне руку. Сеид Мустафа слегка приподнял зеленую эммаме. Он крепко обнимал за талию сидящую впереди него Нино.
- Что делать с женщиной? Ты сам убьешь ее или поручишь сделать это мне?
Сеид Мустафа проговорил эти слова спокойно, голос его звучал тихо, а глаза были полузакрыты, словно он дремал.
Нино не проронила ни звука.
- Давай, Али хан, - сказал Мухаммед Гейдар, протягивая мне кинжал.
Я взглянул в белое, как мел, лицо Ильяс бека. Он кивнул.
- Труп мы бросим в море!
Я медленно приближался к Нино и видел, как постепенно расширяются от ужаса ее глаза...
...На переменах она, плача, прибегала к нам с учебниками под мышкой. А один раз я сидел под ее партой и шепотом подсказывал:
- Карл Великий короновался в Аахене в восьмисотом году...
Почему она молчит сейчас? Почему не плачет, как тогда? Или незнание года коронации Карла Великого более тяжкий грех, чем...
Я прижался щекой к шее коня и устало взглянул на Нино. Наши взгляды встретились, но ее глаза по-прежнему молчали. Она сидела на коне Сеида Мустафы, устремив взгляд на кинжал, и была в этот миг прекрасна.
Лучшая в мире кровь - грузинская!
Самые красивые губы - у грузинок!
Но эти губы целовали Нахараряна! И Нахарарян, мечтавший увезти свое золото в Швецию, целовал их!
- Ильяс бек, я ранен. Отвези княжну Нино домой. Ночью холодно. Укрой чем-нибудь княжну. Запомни, Ильяс бек, если хоть один волос упадет с головы Нино, я убью тебя. Ты слышишь, Ильяс бек? Я твердо обещаю это тебе. Мухаммед Гейдар, Сеид Мустафа, я очень ослабел. Помогите мне. Отвезите меня домой. Я истекаю кровью.
Я вцепился в гриву карабахского гнедого, Мухаммед Гейдар помог мне сесть в седло. Ильяс бек подошел к Нино, бережно поднял ее на руки и усадил в мягкое казацкое седло. Нино безучастно позволила ему сделать это. Ильяс бек набросил на плечи Нино свой китель, потом обернулся ко мне и кивнул на прощанье. Лицо его все еще было бледным.
Я долго смотрел им вслед.
- Ты герой, Али хан! - воскликнул Мухаммед Гейдар, вскакивая на коня. - Ты дрался, как герой, и поступил так, как должен был поступить.
- Ее жизнь была в твоих руках, - проговорил, склонив голову, Сеид Мустафа. - Ты мог убить ее, а мог и помиловать. Шариатом допустимо и то, и другое.
И Сеид Мустафа мечтательно рассмеялся, Мухаммед Гейдар вложил поводья мне в руки.
Мы молча поскакали по ночной дороге. Впереди ласково светили огни Баку.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
С уступа, нависшего над глубокой пропастью, открывается суровая, но величественная картина: мрачные скалы без малейшего признака растительности, словно некий титан разбросал здесь в беспорядке огромные камни.
А вдоль края пропасти - будто кто-то подвесил их здесь - лепятся один к другому, убегая вверх по скалам, убогие домишки, и плоская крыша одного служит двором другого.
Внизу, на дне пропасти звенит ручей. В чистом, прозрачном воздухе сверкают под лучами солнца скалы. Между ними вьется, теряясь где-то внизу, узкая тропинка.
Это дагестанский аул.
Внутри домика полумрак, на пол брошена плотная циновка. Две деревянные балки подпирают выступающий снаружи козырек крыши.
В бездонном небе застыл, распластав крылья, орел.
Я лежал на небольшом дворике-крыше и с наслаждением посасывал янтарный мундштук кальяна. Чья-то рука заботливо подмешала в табак анашу. Легкий ветерок уносит сизый табачный дым и холодит покрытое испариной лицо. Виски мои холодны, как лед. Клубы дыма плывут в воздухе, образуя удивительные фигуры, чье-то лицо выплывает со дна пропасти, кружась и множась, оно приближается, и я узнаю его - это Рустам 3ал с ковра, висящего в моей комнате в Баку.
Давно ли я лежал там, укутанный теплым одеялом? Болела рана. Я слышал звуки шагов, тихие голоса за стеной. До меня донесся голос отца.
- Прошу простить меня, господин комиссар, - говорил он, - но я сам не знаю, где сейчас мой сын. Думаю, он убежал в Иран и в настоящее время скрывается у своего дяди. Искренне сожалею, господин комиссар.
- Против вашего сына, - рокотал в ответ бас комиссара полиции, возбуждено уголовное дело. Он обвиняется в убийстве. Уже подписан ордер на его арест. Мы отыщем и арестуем его пусть даже в Иране.
- Я могу только приветствовать это, потому что не сомневаюсь - мой сын невиновен, и любой суд оправдает его. Убийство насильника никогда не считалось преступлением. И кроме того...
В соседней комнате воцарилась тишина, и мне показалось, что я слышу шелест новеньких купюр.
- Конечно, конечно, - зарокотал опять комиссар. - Ох, уж эта молодежь! Горячие головы! Чуть что - сразу за кинжал. Я - лицо официальное, но как отец прекрасно вас понимаю. Вашему сыну не следует больше появляться в Баку. А приказ о его аресте я все же вынужден буду переслать в Иран.
Затем послышался звук удаляющихся шагов и снова тишина...
Изящные буквы на ковре переплетались, создавая загадочный лабиринт. Я попробовал проследить взглядом за причудливой линией, которая, изгибаясь, образовывала букву "нун", но опять почувствовал приступ головокружения и потерял сознание.
Продолжалось это недолго. Сознание постепенно возвращалось ко мне, и я видел склонившиеся надо мной незнакомые лица, слышал шепот, но не мог различить слов.
Когда же сознание окончательно прояснилось, я увидел улыбающихся Ильяс бека и Мухаммеда Гейдара. Оба они были в мундирах. Я с трудом поднялся и сел в постели.
- Вот, зашли попрощаться. Отправляемся на фронт.
- Как?
Ильяс бек грустно поправил ремень и начал рассказ:
- В ту ночь я доставил княжну Нино домой. Всю дорогу она не проронила ни слова. Я сдал княжну родителям и отправился в казармы. А через несколько часов все стало известно. На Меликова страшно было смотреть. Он заперся в своем кабинете и пил. На коня своего даже смотреть не стал, а вечером вообще приказал пристрелить его. Наутро он подал рапорт с просьбой отправить его на фронт. Отцу пришлось как следует похлопотать за нас, но добился он только того, что дело не было передано в военный трибунал. Потом пришел приказ о переводе нас в действующую армию. Причём на передовую.
- Простите меня, друзья. Это я во всем виноват!
Но друзья в один голос запротестовали:
- Нет, нет, ты - герой. Ты вел себя, как мужчина. Мы гордимся тобой.
- А как Нино? Вы видели ее?
Ильяс бек и Мухаммед Гейдар помрачнели.
- Нет, не видели.
Ответ прозвучал очень сухо, и я не стал больше говорить об этом.
- Не тревожься за нас, - улыбнувшись, сказал Ильяс бек. - Мы как-нибудь устроимся и на передовой.
Мы рассмеялись, обнялись на прощание, и друзья ушли.
Я снова почувствовал подступающую слабость и упал на подушки. "Бедные мои друзья! - думал я, блуждая взглядом по рисунку на ковре. - У них из-за меня неприятности..."
Липкое полузабытье опять затянуло меня. Как в тумане, возникало перед моими глазами то смеющееся, то печальное лицо Нино. Чьи-то руки тормошили меня.
- Надо дать ему анашу, - сказал кто-то на персидском. - Очень помогает при душевных муках.
В губы мне вложили янтарный мундштук, я вновь погрузился в полудрему и откуда-то издали слышал чей-то голос:
- Почтенный хан, я потрясен обрушившимся на нас несчастьем. Сейчас я хочу только одного - чтобы наши дети поженились как можно скорей.
- Но, дорогой князь, Али хан не может сейчас жениться. Он - кровник. Ведь Нахараряны объявили нас кровными врагами. Жизнь моего сына ежеминутно подвергается смертельной опасности, поэтому я отправил Али хана в Иран. В настоящее время он никак не может жениться на вашей дочери.
- Я умоляю вас, Сафар хан, неужели мы не сумеем защитить наших детей? Они могут уехать отсюда хоть в Индию, хоть в Испанию. Поймите, Сафар хан, честь моей дочери запятнана, и лишь брак может спасти ее доброе имя.
- Но ваша светлость, разве Али хан запятнал честь вашей дочери? К тому же вы всегда найдете для княжны жениха среди русских или армян.
- Хан, мы могли бы представить это просто как невинную прогулку, и никто бы ничего не заподозрил. Ваш сын поспешил. Он слишком погорячился и должен исправить свою ошибку.
- Как бы там ни было, Али хан - кровник, он не может жениться.
- Но, Сафар хан, поймите меня, я ведь тоже отец...
Голоса умолкли. Наступило долгое, тягостное молчание. Я глядел на крупинки анаши, напоминающие муравьев.
Наконец, пришел день, когда с меня сняли повязки. Я осторожно коснулся рубца. Это первая рана, нанесенная мне врагом. Я поднялся с постели и, все еще ощущая слабость в ногах, медленно прошелся по комнате. Слуги почтительно стояли в стороне, готовые в любой момент броситься мне на помощь.
