Петр Краснов - Мантык, охотник на львов
Злкрѣпивъ лодку, сомаль остановился и ожидалъ или бакшиша или дальнѣйшихъ приказаній Мантыка. Но словарь абиссинскихъ словъ былъ исчерпанъ, и Мантыку оставалось только прибѣгнуть къ мимикѣ, къ жестамъ, поясняя ихъ просто Русскими словами, исковерканными на дикій ладъ. И Мантыкъ началъ свою рѣчь.
— Ты понимаешь, милый человѣкъ. Домъ… мэзонъ… Хижина… ля кабань… Понялъ? Гдѣ твои папа, мама живутъ? Ладно… Моя кушъ — кушъ хочетъ. Ъсть, страсть охота. Понялъ?
Сомаль понялъ. Онъ показалъ рукою, что его хижина далеко. За горами. До вечера не дойти. Мантыкъ его тоже понялъ.
— Это самое хорошее, милый человѣкъ. Пока что я безъ паспорта. Кто я?.. Подъ непріятность можно попасть… И тогда, адью — прощай, львы и вся моя сложная комбинація.
Мантыкъ довѣрчиво опустилъ золотую монету въ руку дикаря и сказалъ.
— Ну пойдемъ… Нечего намъ тутъ себя на берегу обнаруживать.
Сомаль повелъ Мантыка въ обходъ города, мимо бѣдныхъ грязныхъ хижинъ, плетеныхъ изъ камыша. Онъ вошелъ въ одну изъ такихъ хижинъ и вынесъ «гомбу», тыквенную бутылку, хлѣбъ, плащъ желтосѣрой легкой матеріи и два длинныхъ легкихъ копья. Онъ далъ бутылку
Дальше вглубь Абиссиніи живутъ въ пустынѣ дикари — «Данакили» и среди абиссинцевъ негры-земледѣльцы — «галласы».
Мантыку и знакомъ показалъ, чтобы Мантыкъ напился. Въ «гомбѣ«было теплое козье молоко. Мантыкъ, два дня ничего не ѣвшій, съ наслажденіемъ выпилъ половину и, неохотно отрываясь, подалъ бутылку сомалю. Но дикарь, замѣтившій голодное выраженіе лица Мантыка, показалъ, чтобы Мантыкъ пилъ до дна. Мантыкъ допилъ бутылку и закусилъ кисловатымъ, полусырымъ хлѣбомъ. Дикарь подалъ ему копье и пошелъ впереди, за деревню. Мантыкъ, подражая дикарю въ манерѣ носить копье, бодро пошелъ за нимъ.
Мантыкъ шелъ босой и, съ непривычки, ему было больно ступать по горячему песку, мѣстами покрытому черными ноздреватыми камнями. Солнце нестерпимо пекло обнаженную голову. Сомаль велъ Мантыка по едва замѣтной, но, видно ему хорошо знакомой тропинкѣ, между камней и рѣдкихъ сухихъ кустовъ низкой и чахлой мимозы. Городъ съ бѣлыми домами, желѣзнодорожная насыпь, большой зеленый садъ широкимъ прямоугольникомъ раскинувшійся въ пустынѣ, верстахъ въ четырехъ за городомъ, небольшие квадраты зеленыхъ огородовъ остались позади. Мантыкъ углублялся въ пустыню. Не такою представлялась ему Африка со львами, слонами, гиппопотамами и жираффами. Мѣстность была однообразная и унылая. Она незамѣтнымъ уклономъ поднималась отъ берега. Это была песчаная пустыня, покрытая черными камнями. Точно какое-то громадное жерло вулкана нѣкогда выбросило страшнымъ, раскаленнымъ дождемъ эти точно обгорѣвшіе камни, и покрыло ими пустыню на громадномъ протяженіи. Кое-гдѣ пучками торчала синевато-сѣрой жесткой щеткой колючая трава. Она не скрашивала пустынности берега.
Мантыку казалось, что тутъ никакая жизнь не возможна. Одно слово — пустыня! Но, вдругъ, изъ за камней выскочилъ, заставивъ Мантыка вздрогнуть отъ неожиданности, заяцъ и помчался, скрываясь въ складкахъ горы. Мантыкъ успѣлъ замѣтить, что онъ былъ мелкій, красноватый и какой то, точно облѣзлый. Сомаль, приостановившись, показалъ Мантыку на пару шакаловъ. Они стояли и точно разсматривали новаго гостя пустыни. Они походили на некрупныхъ собакъ и были сѣроваты, съ грязною шерстью и стоячими волчьими ушами. Замѣтивъ, что на нихъ смотрятъ, они побѣжали сначала рысью, а потомъ волчьимъ скокомъ и скрылись, какъ и зайцы. Какія то птицы летали вдали, а, когда стали подниматься на гору, — степной орелъ рѣялъ надъ ними. Эта неприглядная, мертвая на видъ пустыня жила своею скрытою жизнью и разгадать эту жизнь предстояло Мантыку.
Около полудня, въ небольшой разсѣлинѣ между черныхъ скалъ, съ песчанымъ дномъ, въ тѣни отъ камней сдѣлали привалъ и Мантыкъ довѣрчиво заснулъ на пескѣ, укутавшись плащомъ — «шамою». Часа въ два пошли дальше.
Солнце ровнымъ краснымъ шаромъ спускалось съ лиловаго неба къ фіолетовымъ горамъ. Отъ сомаля и Мантыка по пустынѣ тянулись длинныя синія тѣни, когда сомаль свернулъ съ тропинки и пошелъ прямо на гору.
Едва солнце скрылось за горизонтомъ, какъ наступила вдругъ, безъ такъ привычныхъ Мантыку сумерекъ, темнота и звѣзды заиграли въ небѣ. Сомаль поднимался. За нимъ шелъ Мантыкъ. У него не было страха. Онъ вѣрилъ, что дикарь его не предастъ. Гдѣ то вдали показался костеръ. Залаяли собаки. Потянуло запахомъ гари, дыма, ладана и жилья. Еще около часа Мантыкъ, изнемогая отъ жары, усилившейся съ наступленіемъ ночи, на подбитыхъ, израненныхъ ногахъ карабкался за сомалемъ въ гору, пока, наконецъ, не оказался на небольшой площадкѣ, мутно озаренной пламенемъ костра. Надъ костромъ висѣлъ глиняный горшокъ съ какимъ то варевомъ. Худая женщина, съ сѣдыми волосами, одѣтая въ сѣрую рубашку до пятъ, черная, похожая на вѣдьму, стояла надъ костромъ. Въ каменномъ загончикѣ толпились козы. Оттуда слышалось мѣрное журчаніе доенія. Тамъ сидѣла молодая черная женщина. Изъ камышевой хижины вышелъ почти голый старикъ и заговорилъ съ приведшимъ Мантыка сомалемъ.
Мантыкъ понялъ, что сомаль привелъ его въ свой домъ, и что это его «папа и мама».
Мантыка усадили въ хижинѣ на «альгу», постель, сдѣланную изъ деревянной рамы, затянутой ремнями и накрытой воловьими сухими кожами и звѣриными шкурами. Въ круглой хижинѣ съ землянымъ поломъ чадно горѣлъ масляный ночникъ, сдѣланный изъ глины. Прѣсно пахло кислымъ молокомъ и козьею шерстью. Молодая женщина принесла Мантыку парного козьяго молока въ плоской деревянной чашкѣ, козьяго сыру и кислаго хлѣба и Мантыкъ сталъ ужинать. Старикъ и старуха молча смотрѣли на него. За грязной холщевой занавѣской пищалъ ребенокъ. Сомаль шептался на дворѣ съ молодою женщиной. Говорить со старыми было нечего: они не понимали Мантыка.
Когда скудный ужинъ былъ оконченъ, старуха свернула какое-то тряпье и, устроивъ изъ него на «альгѣ«изголовье, показала Мантыку, что бы онъ ложился. Сама съ мужемъ ушла за занавѣску. Приведшій Мантыка сомаль и молодая остались на дворѣ.
Мантыкъ протянулъ усталыя ноги, закутался плащемъ «шамою», хотѣлъ обдумать, что дѣлать завтра, но смутная только мелькнула въ головѣ мысль:
— Много ли человѣку надо, — и сонъ охватилъ его, сковавъ усталые члены. Сквозь сонъ слышалъ нѣсколько времени, какъ копошились гдѣ то куры, какъ на дворѣ часто и мѣрно жевали козы, изрѣдка вздыхая.
Пріоткрылъ глаза. Въ открытую дверь хижины глядѣла голубая ночь. Въ хижинѣ было темно. Ночникъ погасъ. Гдѣ то неподалеку визжали шакалы.
Наступила первая ночь въ Африкѣ.
Мантыкъ проспалъ ее крѣпчайшимъ сномъ усталаго, крѣпкаго, здороваго юноши.
VI
СЕИДЪ — МАГОМЕТЪ — ОГЛЫ
Это было отчаяніе для Мантыка. Его никакъ не понимали. Ни мимика, ни исковерканныя на «африканскій» ладъ русскія слова, ничто не помогало. Тщетно часами объяснялъ Мантыкъ сомалю и его старикамъ, что онъ богатый и совсѣмъ не плохой арабъ, пріѣхалъ охотиться на львовъ въ Абиссинію, что у него на складахъ пароходнаго общества лежитъ отличное ружье, но чтобы получить его надо поприличнѣе одѣться и что онъ хочетъ, чтобы ему въ этомъ помогли.
— Ты понимаешь, — говорилъ онъ. — Шапочку этакую малиновую, или чалму надо-бы купить. Еще панталоны, рубашку, плащъ темный, шерстяной, можетъ быть, и башмаки не вредно надѣть, чтобы повѣрили, что ружье мое, и идти въ склады.
Мантыкъ жестами показывалъ, какъ онъ надѣнетъ шапочку, рубашку, штаны, зашнуруетъ башмаки и пойдетъ въ Джибути.
— Джибути! Джибути! понимаешь… Французское пароходное общество.
Мантыкъ загудѣлъ, подражая пароходу: — у-у! уу! уу!
Сомали обрадовались. Они замахали тонкими высохшими руками по направленію къ морю и загудѣли, какъ
Мантыкъ: у-у!.. уу!..
Они показали Мантыку на солнце, на западъ, на горы, и Мантыкъ понялъ, что на закатѣ, вчера, пароходъ «Лаосъ» ушелъ дальше.
Его ружье, значитъ, лежало въ Джибути въ длинныхъ каменныхъ пакгаузахъ, крытыхъ оцинкованнымъ желѣзомъ, а самъ Мантыкъ сидѣлъ въ горахъ и не зналъ, какъ его добыть.
До полудня провозился Мантыкъ, толкуя съ сомалями. Онъ вспотѣлъ, измучился и проголодался. Онъ узналъ только, что молодого сомаля звали — Либэхъ, а старика — Адамъ. Скудный обѣдъ дикарей — два печеныхъ яйца, хлѣбъ и козье молоко подкрѣпили и освѣжили его.
Послѣ обѣда онъ опять началъ толковать о своемъ дѣлѣ. На его слова всѣ весело смѣялись, точно онъ разсказывалъ какія-то смѣшныя исторіи. Махали руками и не слушали больше. Вдругъ молодая женщина съ большими красивыми глазами на черномъ курносомъ лицѣ посмотрѣла на Мантыка, потомъ на своего мужа Либэха и что то сказала ему на гортанномъ языкѣ. Либэхъ кивнулъ головой и живо собрался въ путь.
Онъ накинулъ плащъ, взялъ копье и, сдѣлавъ знакъ Мантыку, чтобы Мантыкъ его дожидался, быстро исчезъ между черныхъ скалъ.
