История тишины от эпохи Возрождения до наших дней - Ален Корбен
Романтизм в этом смысле служит связующим звеном между нравственными наставлениями классической эпохи и прихотливым ходом мысли символистов. Находясь перед умирающей Элеонорой, разлюбивший ее Адольф из одноименного романа Бенжамена Констана понимает, что та по-прежнему питает к нему чувство. «Она была настолько слаба, — повествует нам Адольф, — что могла лишь изредка говорить со мной; молча она обращала на меня взгляд, и тогда казалось, что глаза ее молили меня о жизни, которой я уже не мог ей дать». В повести Констана «Сесилия, супруга рассказчика любит другого человека. В один из вечеров, проведенных «в весьма глубоком молчании», муж замечает «влюбленные взгляды, которыми они обменивались, и схожесть их хода мысли — все это выдавало обоих, равно как и прочие детали; их выдавало счастье, выражавшееся во всем, когда они находились вместе; они молчали, поскольку любой их разговор был бы неминуемо услышан мною; все это заставило меня погрузиться в раздумья». В данном случае молчание, словно купол, накрывает влюбленных, которые обмениваются взглядами и стремятся сердцами друг к другу. После того как муж-рассказчик прервал этот безмолвный диалог, он в изумлении заметил слезы на глазах своей жены Сесилии, продолжавшей сидеть «молча и неподвижно».
Оберман из романа Сенанкура считает, что «молчание оберегает любовные грезы», но стоит только любви выйти из-под защиты молчания, она катится в небытие, в котором «гаснет наша жизнь». Альфред де Виньи неустанно подчеркивал значимость молчания, скрепляющего любовные узы. В одном из его стихотворений лирический герой предлагает своей возлюбленной поселиться в пастушеской хижине среди зарослей вереска:
И там, среди цветов и трав, в тени.
Для наших спутанных кудрей
Молчанье станет ложем.[241]
Однако в ответ Ева говорит: «Мне б в одиночестве уйти в ту целомудренную тишь».
К великой роли молчания в любви то и дело возвращается в своем творчестве Виктор Гюго. В сборнике «Созерцания» он описывает молчаливую прогулку двух влюбленных:
Молча подолгу, мы внимали небу,
Где дня багрянец угасал.
О чем наши сердца в молчанье
Пели? Лишь о любви!
В стихотворении «Под деревьями» о полноте этого безмолвного блаженства говорится более подробно:
Идут они, [...] и встали вот на миг,
Слова меж ними, сбивчивые фразы,
В мгновенья тишины уста молчали их,
И перешептывались души.[242]
В литературе XX столетия взаимосвязь любви и молчания становится одним из лейтмотивов. Повествователь «Поисков утраченного времени» в тишине смотрит, как спит Альбертина, и молча любуется этим: «Чувствуя, что она спит непробудным сном, [...] я смело и бесшумно прыгал в постель, ложился рядом с Альбертиной, одной рукой брал ее за талию, целовал в щеку и в сердце; куда бы я ни положил вторую руку, она пользовалась полной свободой, и ее тоже колыхало, как и бисеринки, дыхание спящей. [...] Когда дыхание Альбертины становилось более шумным, то создавалось впечатление, что она задыхается от счастья, и, когда мое счастье достигало предела, я мог обнимать Альбертину, не нарушая ее сна»[243]. Подобные чувства можно испытать в тишине комнаты за сочинением любовных писем.
Позволить себе молча помечтать о любви — в сущности, одна из задач этой главы нашей книги. У Сент-Экзюпери есть строки о девушке, побывавшей в краю «мыслей, голоса и молчаний возлюбленного»[244]. В «Постороннем» Альбера Камю именно молчание рождает гармонию, прочувствованную повествователем и Мари на пляже: «Я поцеловал ее. С этого момента мы не произнесли больше ни слова». Позднее Паскаль Киньяр напишет: «Только молчание позволяет нам разглядеть другого человека»[245].
Впрочем, любви свойственны разные виды молчания, на что нам уже намекнул Альфред де Виньи. С одной стороны, есть молчание, сопутствующее удовольствию и чувственным наслаждениям, с другой стороны — то, которое перетекает к нам от объекта страсти; обратимся теперь к этой второй разновидности. Удовольствие, получаемое от любви, и его ожидание, предвкушение, кульминация и состояние, охватывающее человека после вкушения радости, — все эти градации ощущений неразрывно связаны с молчанием. Если верить на слово авторитетам XVIII столетия в области плотских утех, молчание обнаруживает всю свою силу уже в тот момент, когда женщина начинает ласкать мужчину, отчего последний приходит в восторг.
Разумеется, мужское стремление получить удовольствие от этих ласк окружено совершенно особым молчанием. Рубо, врач, рассказывает о случае молодого человека с флегматическим темпераментом, неспособного к эрекции «при совокуплении и у которого извержение семени происходит исключительно в тишине, при мастурбации». Деланд, также врач, приводит прочие примеры любителей молча мастурбировать прямо в гостиной, в присутствии семейства. «Они не совершают ни единого движения, или почти не совершают», однако «в их позе, в лице и молчании [...] присутствует нечто особенное», и врачу тут сложно ошибиться. «О том, что происходит в действительности, ясно свидетельствуют блеск в глазах и признаки бурного волнения»[246].
«Современный эротический словарь» Альфреда Дельво, изданный в 1864 году, не избегая сочности фраз, констатирует удовольствие, какое может испытать женщина во время мастурбации. Молчание в этом случае не осознанное, но объясняется состоянием, которое в те времена называли «маленькой смертью», в тот момент у женщины «белые глаза»[247], то есть она их закатывает.
В «Пунцовом занавесе» Барбе д'Оревильи указывает на тишину как естественное и непременное условие любовной близости. Альберта, героиня повести, молчит. И это молчание настолько глубокое, что пронизывает все ее существо. Альберта получает высшее наслаждение от близости. Ночь за ночью, говорит нам повествователь, «она по-прежнему — даже у меня на груди — оставалась молчалива, редко объяснялась со мной на словах» и «отвечала мне только долгими объятиями. Ее печальный рот был молчалив во всем... кроме поцелуев». В отличие от других женщин, Альберта после момента удовольствия «просто молчала». Повествователю удается услышать от нее «разве что какое-нибудь односложное словцо». Так продолжалось полгода. Потом в одну из ночей Альберта «была еще влюбленней и молчаливей, чем обычно. (...) Я слышал ее через объятия. И вдруг перестал слышать. Руки ее больше не прижимали меня к сердцу, и я решил, что она в беспамятстве, а это нередко случалось с ней (...) Из опыта я знал, как протекают у Альберты пароксизмы сладострастия»[248], однако теперь девушка была мертва. Неподвижная, холодная, она по-прежнему лежала возле своего возлюбленного на синем диване, в пугающей тишине дома.
Позднее Жорж Бернанос в романе «Господин Уин», о котором нам уже довелось вести речь
