Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном - Евгений Германович Водолазкин

— А это не он там сидит?

Чеев поднимает голову от чашки и видит человека, которого должен сфотографировать, — тот окружен друзьями и пустыми пивными стаканами. Общая нетрезвая атмосфера действует на Чеева, незаметно для себя он проникся уже общим настроением субботнего бара, где нет уже ни работы, ни должностей, отчасти даже времени нет до того, как хозяин бара всех попросит.

— Да и бог с ним, — говорит Чеев и тоже, как остальные, берет выпить.

В гостиницу он приходит далеко за полночь, да и то лишь затем, чтобы сразу выселиться. Едет в аэропорт, где уже в зоне регистрации столпотворение грустящих пассажиров, узнавших, как долго еще не вылетят их самолеты. Рейс Чеева тоже нескоро, да еще и неизвестно, точно ли вылетит, как указано на табло, — вдруг перенесут в очередной раз. Чеев покупает билет на поезд, буквально последний, на верхнюю полку, едет на вокзал, там покупает две бутылки воды и шоколадок. На все это уходят почти все оставшиеся на карте деньги. Чеев радуется, что не сирота и родители, в случае чего, не дадут умереть с голоду.

В первые же часы путешествия он понимает, что простудился, но это отчасти и приятное чувство. Ему и холодно, и жарко. Соседи по купе незаметно выходят и садятся на многочисленных станциях. В купе они лежат, как Чеев, как будто тоже болеют или даже умерли. Все случившееся в командировке бесконечно повторяется в его долгом сне, прерываемом только на походы в туалет, на питье из бутылок и на короткие беседы с бабушкой и родителями.

В сон Чеев окунается, будто в очередной эпизод просматриваемого сериала, он уже знает, какая серия ждет его, когда закроет глаза. Вот он нужен для того, чтобы доставить домой вещи Вадика, вот должен толкать машину, теперь он требуется в роли понятого, а сейчас необходимо не сфотографировать знаменитость. Акт нефотографирования является ядром его кошмара, и весь ужас состоял не столько из страха, сколько из непонимания и попытки сообразить, почему он заруинил все их с Вадиком путешествие из Екатеринбурга в Москву, просто поддавшись наитию, что так надо было. Но объяснить себе, что это за «надо», он не может.

Папа, невзирая на загипсованную ногу, и мама, несмотря на загипсованного папу, встречают его на вокзале, отвозят к себе, и там уже на следующую ночь сухой жар отпускает его, с Чеева сходит семь потов, температура спадает.

Всё — от аэропорта до почти неразличимой лезгинки в такси с мамой по левую руку и макушкой папы на переднем сиденье — кажется ему теперь просто умело смонтированным трехминутным роликом, видеоотчетом безымянного блогера о мытарствах в нелетную погоду.

Но нагоняй в редакции настоящий, он полностью обрушивается исключительно на голову Чеева, потому что хитрый Вадик все еще ошивается где-то и не торопится обратно. К счастью, пронырливость, ловкость и жажда к общению Вадика обоюдоостра. Он ушел в загул, но он же добыл фотки с праздничного банкета у какого-то знакомого тусовщика, да, пока никто, даже супруга корреспондента не могла точно сказать, где он теперь находится, но он, пусть и с легким опозданием, выкатил и репортаж про церемонию награждения, на которой не был, и даже интервью с лауреатом. Благодаря коллеге все оказывается не очень ужасно, даже Чеев оказывается не так плох, как прежние персонажи на его должности: вернулся, привез редакционное оборудование обратно в город, не влез в приключения, которые бы повлияли на газету негативно, дали повод общественности говорить: «Ага! А мы всегда подозревали, что пригрели змей на груди, да еще на бюджетные деньги!»

На этой почти позитивной ноте Чеева отпускают, и он идет на обед в ближайшую кофейню, потому как есть не хочет, а немного наполнить желудок потребность есть.

В фанерной будке с покачивающимся полом сидит девушка-бариста, на ней худи с логотипом кофейни во весь перед, чтобы ни один посетитель не сомневался, куда его занесла нелегкая. Чеев видит татуировку на запястье девушки и внутренне морщится, но не потому, что ему не нравятся татушки, а потому, что изображено там что-то неопределенное, какие-то завитки. На шее у нее выбит иероглиф — вроде кривой оконной рамы с запятыми вокруг. Только затем Чеев понимает, что это какая-то новенькая сотрудница.

Они здороваются, Чеев делает заказ и ждет кофе с собой, смотрит, как девушка неохотно справляется с работой. Вид у бариста, словно она тоже зря съездила куда-то и заболела на обратном пути.

Не очень громко играет колонка, стоящая между стаканом для чаевых и кьюар-кодом для них же. Магомаев начинает очередной куплет словами «Петь птицы перестали», и девушка раздраженно выдергивает колонку из розетки.

— Свет звезд коснулся крыс, — шутит Чеев.

Девушка кривится и сообщает:

— Капец, я думала, только двоюродная сестра у меня долбанутая, а тут еще человек нашелся. Как она задолбала этими крысами…

— Я в автобусе услышал, — оправдывается Чеев. — Мелкая какая-то пела.

— А эту мелкую не Даша, случайно, звали? Если Даша, то это точно она. Даша — невменяша.

— Не помню, — признается Чеев и спрашивает сам: — А тебя как зовут?

— Вообще-то на бейдже, для особо одаренных, специально написано имя, — строго осаживает девушка.

— Ну как бы да, — соглашается Чеев. — Только я бейджика что-то не наблюдаю.

Девушка спохватывается, шарит по худи, краснеет, смотрит себе под ноги, шепчет короткое ругательство, быстро наклоняется и с грохотом ударяется головой обо что-то за стойкой, поднимается, потирая правую половину лба. На лице у девушки одновременно написаны и боль, и веселье, и смущение. В руке у нее карточка с именем.

— А как тебя? — спрашивает девушка.

Чеев самую малость медлит с ответом, потому что его на мгновение захватывает мысль: «Неужели все, что случилось, было не просто так, а ради этого? Как же хорошо!»

Денис Драгунский

Чудо святой Варвары

Гуляли по дачным аллеям; потом по запущенному парку детского санатория, ближе к реке. Говорили о качелях внезапной удачи и столь же нежданного невезения.

Андрей Сергеевич, давний житель этого старого подмосковного поселка, рассказал свою любимую историю об одном советском диссиденте-эмигранте, бывшем сидельце, который в 1991 году, на гребне перестройки и гласности, собрался, наконец, на родину. Но прямо перед вылетом вдруг почувствовал себя плохо: сердце прихватило. Доктор в аэропортовском медпункте сказал, что ничего страшного, но посоветовал хоть пару часов побыть в покое, понаблюдать за своим самочувствием — и полететь следующим рейсом — через