Мальчик из контейнера - Виталий Кирпиченко
Кира подала ему блюдце.
— На, наливай и дуй!
Лиза с Толей и Васютой пришли после концерта Кузьмина в возбуждении таком, что Валентина Ивановна подумала о каком-то происшествии с ними на улице.
— А это что еще за лежбище тюленей? — удивилась Лиза, увидев спящего в узком коридоре на брошенном на пол матрасе Гришу.
— Не мог он идти, — махнула виновато рукой Валентина Ивановна. — Поздно да и…
— Вот это «да и» теперь постоянно будет?
— Почему сразу — постоянно! Получилось так у человека, с кем не бывает.
— С кем-то не бывает, а с кем-то неразлучно это состояние души. У нас какой вариант? — Лиза решительно переступила через тело с подогнутыми под грудь коленками. Вместо ответа Валентина Ивановна предложила сварить сосиски и подогреть чай для любителей искусства. Предложение было принято с уточнением Толи — добавкой стакана молока.
— Понимаешь, мама, — начала разговор Лиза, — создали помпу этой звезде на голом месте, и все радуются. И этот дурачок туда же, — кивнула в сторону сына. Крик, ужимки, гримасы — обезьяны да и только! Сто лет не ходила на такие концерты, и еще столько не пойду и ничего не потеряю. Ни мелодии, ни порядочного текста — это теперь считается хитами! Во, как! Хит! Почти кит. Огромное неуклюжее животное без разума и хоть какой-то маленькой привлекательности.
— Сейчас все такие, — не утерев усы от молока, заметил Толя. — Есть еще хуже.
— Во, оценочка: есть еще хуже! Ответ всему! А лучше есть? Пожалуй, нет, это лучшее, что имеем. Я-то думала: с шедевром встречусь, сына с дочерью приобщу к высокому искусству, а тут такое издевательство над человеком!
— Хороший джаз, — защищал Толя непонятно кого: или группу Кузьмина, или свои убеждения. Судя по его голосу, можно сделать вывод: не уверен ни в том, ни в другом.
— Как-то случайно я по телеку увидела передачу, в которой корреспондент беседовал с Кузьминым, и, между прочим, спросил, как он относится к Магомаеву, что вы думаете, он сказал о нем? — Лиза смерила убийственным взглядом прежде сына, а потом и мать. Сын уткнулся в тарелку, а Валентина Ивановна поспешила налить в чашки чаю. — Это, говорит, бездарный певец, певший по заявке коммунистов комсомольские песенки! Как вам такая оценочка? Комсомольский певец! Да он все мог петь — и комсомольские песни, и народные, и романсы, и оперные арии! Кто лучше Магомаева исполнял неаполитанские песни? Нет таких! Принижая роль великих, бездари пытаются возвысить таким образом себя! Не получится, господа хорошие! Вы сойдете со сцены, и вас уже не знают, а великие и в могиле остаются великими. Ваши голоса на золотых да платиновых дисках меркнут перед голосами Шаляпина, Руслановой, Штоколова, Козина, записанными на грубой пластмассе.
— Мне всегда нравился Отс, какой у него приятный голос! Гнатюк, Дмитро, Соловьяненко тоже прекрасны в украинских песнях! — Валентина Ивановна с опаской глянула на дочь, боясь нарваться на резкий отпор любимых ею певцов.
— И что удивительно, — подхватила Лиза, — не было у них званий «народный» или еще какой, а их все знали, от ученого до крестьянина в глухой сибирской деревушке. Почему? — Лиза уставилась своими темными глазами в сына. — Толя уткнулся в стакан с чаем, Валентина Ивановна кинулась к раковине мыть посуду после ужина. — Потому что они на-род-ные! — Лиза сжала крепко кулачок, доказывая, очевидно, этим самым силу и крепость певцов от народа. — Ладно, — понизив голос, сладко зевнула и посмотрела в сторону коридора. — А лежбище котиков надо прекращать! Тут у нас не Канарские острова, — сказала она и вышла из кухни.
— Котики живут на Фолклендских и Галапагосских островах, а у нас — на острове Беринга! — крикнул ей вслед Толя, но Лиза была уже за пределами слышимости этой справедливой поправки.
Гриша, чуть свет, попытался улизнуть незаметно, уже у двери окликнула его Кира:
— Куда это так мы спешим? — спросила она, облокотясь о косяк. — Не попрощавшись, не сказав слов благодарности гостеприимным хозяевам, давшим приют и пищу незваному гостю?
— Спасибо, — глядя в пол, тихо сказал Гриша.
— И все?
— А что еще? — Гриша посмотрел на Киру, увидел ее насмешливые глаза. — Ну, стыдно мне. Довольна?
— Уже ближе к истине. Еще вопрос: сколько дней, часов, минут держится в тебе стыд? Когда ты его забываешь?
— Не знаю. Не забываю совсем.
— А когда вспоминаешь, то радуешься тому, что привело к стыду?
— Не понял, чему я должен радоваться?
— Правильно, радоваться пока нечему. И что дальше?
— А что дальше?
— Да, что дальше? Продолжить жизнь ненужного человечка — ты никому не нужен, тебе никто не нужен? Болтаться как дерьмо в проруби? Ты знаешь, для чего появляется на свет человек?
— Появляется — и все. Его же никто не спрашивает, хочет ли он появиться.
— Если человеку повезло, что он родился, то должен так благодарить Бога за это, что дни и ночи на коленях молить его о таком счастье.
— Нам говорили, что Бога нет; а родители меня принесли на порожек детского дома и убежали. Кого мне теперь благодарить, я не знаю.
— Как ты расцениваешь их поступок?
— Никак. Я же не знаю, почему они так со мной поступили. Может, другого пути у них не было. Вот если бы спросить их, тогда бы и я сказал, правы-неправы они.
— Ты бы, конечно, так не поступил? Ты бы не бросил своего ребенка?
— Не знаю. Если ему лучше с кем-то, то почему я должен быть против?
— Моя мама говорила, что в самое тяжелое время, во время войны, люди жили очень бедно — ни поесть, ни обуться-одеться, но детей тогда не бросали. Жили голодно, холодно, но были все вместе! Почему сейчас отказываются пачками от своих кровных детей?
— Не знаю.
— А все же? Если подумать?
— Нагуляла да бросила — что еще может быть? — Гриша пожал плечами. — Не отнимали же его силой?
— К несчастью, это главная причина, по которой дети становятся сиротами. Последний вопрос: ты счастлив в этой жизни? Всем доволен? Все делаешь правильно?
Вопрос, видать, не застал парня врасплох. Похоже, он и раньше задумывался о своей судьбе. Гриша уставился в глаза Киры, взгляд его источал не любовь и благодарность, а ледяной холод.
— Я несчастлив, — тихо, но отчетливо сказал он, — только и ты недалеко от меня ушла. У меня даже лучше — я никому ничем не обязан. Что сделаю, то и будет мое! Меня с ложечки никто не кормил, сказки в белой постели мне не читали, не было у меня добрых бабушек и дедушек с пирожками и
