В путь-дорогу! Том III - Петр Дмитриевич Боборыкин
Варцель такъ и подскочилъ. Еслибъ онъ немножко не побаивался бурсаковъ, онъ излилъ бы всю свою горечь и, кажется, обѣими руками схватился бы за двѣсти рублей, выданныхъ Телепневымъ казначею корпораціи.
«Пропьютъ и эти!» шепнулъ онъ, переполненный негодованія.
Бурсаки послѣ энергическаго поступка новаго ландсмана какъ-то стѣснялись и съ большимъ усиліемъ сохраняли важность на своихъ одутлыхъ отъ пива лицахъ. Ландсманъ что-то очень самостоятельно повелъ себя на сходкѣ и сейчасъ же занялъ въ отношеніи ихъ весьма выгодную позицію. Началось чтеніе протокола шаржиртенъ-конвента, и жирный началъ словесно объяснять подробности разныхъ дѣлъ, обсуждавшихся у нѣмцевъ.
— Тевтонія сдѣлала propositum. Если кто сорветъ шкандалъ, то на эренъ-герихтѣ не принуждать его выходить, если это противъ его Ueberzeugung.
— Не соглашаться, — закричали бурсаки, — тевтонцы — это кноты!
— Почему же? — спросилъ Телепневъ: — это совсѣмъ не глупая вещь. Вѣдь если въ самомъ дѣлѣ я по свопмъ убѣжденіямъ не могу драться, какъ же меня заставлять?
— Да, — рѣшилъ опять Лукусъ, — все это прекрасно; еслибъ еще другая корпорація сдѣлала propositum, можно было бы обсудить какъ и что, въ какой степени это консеквентъ, но тевтонцы — это кноты; и что бы они ни предлагали, намъ, по нашему положенію, нельзя съ ними соглашаться.
Всѣ, кромѣ Варцеля и Телепнева, были за это мнѣніе.
— Воля ваша, — проговорилъ Телепневъ послѣ отобранія голосовъ: — это въ высшей степени неразумно.
Слово неразумно бурсаки не взяли должнымъ образомъ въ толкъ, а потому и не оскорбились.
Послѣ жирнаго докладывалъ татуированный. Онъ засѣдалъ членомъ отъ корпораціи въ общей слѣдственной коммиссіи.
— Вотъ видите, милорды, — зашепелявилъ онъ: — курьезная тутъ штука вышла. Два нѣмца другъ на друга жалуются: одинъ вильдеръ, а другой изъ Арминіи. Вильдеръ-то свой Ehrenwort далъ, что арминецъ взялъ у него у пьянаго бумажникъ въ кнейпѣ и деньги зажилилъ. Ну и свидѣтелей представилъ.
— Какъ же по твоему Ueberzeugung?
— Да арминецъ дѣйствительно, кажется, проворовался. Во вторникъ будетъ послѣднее засѣданіе. Но дѣло въ томъ, милорды, что вильдеръ-то дрянь такая, кнотъ, а съ Арминіей намъ зачѣмъ же ссориться.
— Да, — рѣшилъ Лукусъ, — Арминія всегда насъ на шаржиртенъ-конвентѣ поддерживаетъ.
— Поэтому, милорды, я думаю, что вильдера-то этого можно на бобахъ оставить.
Телепневъ слушалъ и плохо вѣрилъ свопмъ ушамъ.
Бурсаки въ одинъ голосъ согласились съ мнѣніемъ татуированнаго и Лукуса.
— Какъ это можно! — вскричалъ Телепневъ — что вы дѣлаете, господа! Выборный отъ васъ судья самъ же сознается, что буршъ виноватъ, что онъ воръ, а вы хотите его выгораживать только изъ-за того, чтобъ поддѣлаться къ нѣмецкой корпораціи!
Бурсаки позеленѣли.
— Ты слишкомъ арогантъ, — сурово заговорилъ Мандельштернъ — корпорація должна быть консеквентъ!..
— Да что тутъ за консеквентъ: человѣкъ укралъ деньги, такъ зачѣмъ же его прикрывать; послѣ этого всѣ дуэли и всѣ ваши понятія о чести — вздоръ.
Дѣло завязалось жаркое. Татуированный полѣзъ на попятный дворъ, и подъ конецъ объявилъ, что если арминецъ на будущемъ засѣданіи ничѣмъ не оправдается, то онъ признаетъ его виновнымъ. Варцель ликующимъ взглядомъ смотрѣлъ на Телепнева и чуть не показывалъ языкъ всей остальной братіи. Сходка кончилась сочиненіемъ кудрявой нѣмецкой бумаги въ одну изъ корпорацій; при чемъ Мандельштернъ наставилъ такихъ фразъ, что свѣжій человѣкъ расчихался бы.
Телепневъ ходилъ очень недовольный по комнатѣ. Бурсаки перестали забавлять его, они дѣлались ему почти антипатичны. Сходка завершилась, конечно, обычной попойкой и въ половинѣ десятаго татуированный уже оралъ въ сопровожденіи хора:
Вино, вино,
Ты свыше намъ дано,
Не ты-ль сотворено,
Чтобъ жизни путь украсить?
Блаженъ лишь тотъ,
Кто вѣчно пьетъ,
И весело поетъ,
Безъ горести живетъ!
XXIV.
«Неужели и нѣмцы такой-же народъ, какъ наши бурсаки?» спрашивалъ себя не разъ Телепневъ. Онъ ихъ пока еще мало зналъ; но что онъ видѣлъ, было почти то же самое, какъ и въ русской корпораціи. Да иначе и не могло быть. У русскихъ буршей формализмъ, гоноръ и бражничанье сложились по нѣмецкому образцу.
На лицахъ нѣмецкихъ студентовъ Телепневъ замѣчалъ ту же комическую важность, въ манерахъ ихъ умышленную рѣзкость и угловатость, въ костюмѣ буршпкозную неряшливость, едва-ли не большую, чѣмъ у русскихъ бурсаковъ. Стаями толклись они на «Марктѣ» по цѣлымъ днямъ; оттуда кое-кто отправлялся на лекціи или въ клиники, а остальные подкрѣплялись въ ближайшихъ кабачкахъ; а потомъ опять въ кучу, и ну глазѣть и глядѣть на проходящихъ нѣмокъ. Пьянство по кнейпамъ, пьянство по загороднымъ корчмамъ и чуть не ежедневные шкандалы, вотъ что бросалось въ глаза, какъ характерныя черты буршентума.
Съ Телепневымъ работалъ въ лабораторіи одинъ тевтонецъ, здоровенный малый, очень небойкихъ способностей, но за то такой сердитый и важный, что служитель Кизанъ подходилъ къ нему всегда на цыпочкахъ. Тевтонецъ, какъ чистый нѣмецъ, прежде своей буршикозности выставлялъ свое дворянское достоинство и носилъ на указательномъ пальцѣ огромный золотой перстень съ гербовой печатью.
Съ Телепневымъ онъ спервоначалу былъ весьма суровъ, а потомъ обошелся, видя, что Телепневъ въ работѣ гораздо половчѣе и посмышлеинѣе его, вдобавокъ въ большой дружбѣ съ лаборантомъ и при случаѣ можетъ ему помочь въ установкѣ аппаратовъ, на что нѣмецъ былъ куда не мастеръ.
— У васъ есть хорошіе пауканты, — сказалъ онъ разъ Телепневу, благосклонно заговоривъ съ нимъ.
— Есть таки.
— Вашъ шаржиртеръ далъ большой квартъ нашему ландсману; онъ до сихъ поръ лежитъ.
— Я былъ на этомъ шкандалѣ.
Телепневъ, разумѣется, не разсказалъ, что изъ-за этого тевтонца онъ и сорвалъ два шкандала.
— Ваша корпорація невелика, — продолжалъ тевтонецъ: — но у васъ богатые люди.
— Да, — отвѣтилъ Телепневъ и подумалъ про себя: «очень богатые незаплаченными счетами».
— Въ ней всегда были богатые люди! А будетъ у васъ комершъ въ этомъ семестрѣ?
— Будетъ, — отвѣтилъ наобумъ Телепневъ.
— Ты въ корѣ?
— Въ корѣ.
Этотъ бурсацкій діалогъ повелъ къ тому, что нѣмецъ пригласилъ Телепнева зайти къ нему какъ-нибудь и предложилъ даже читать вмѣстѣ химію.
У тевтонца Телепневъ познакомился съ его ландсма-нами и былъ даже на двухъ-трехъ маленькихъ попойкахъ. Но эти маленькія попойки стоили большихъ. Трудно было рѣшить Телепневу, кто сильнѣе тянетъ: рутенцы или тевтонцы. Разница состояла только въ томъ, что у нѣмцевъ пѣли гораздо складнѣе и завязывалось больше разговоровъ. Впервые Телепневъ испыталъ то впечатлѣніе, когда пятнадцать подгулявшихъ нѣмцевъ заговорятъ въ одно время. Въ комнатѣ просто стонъ стоитъ.
Одинъ бѣловолосый буршъ, шаржиртеръ корпораціи, вступилъ, послѣ восьми бутылокъ пива, въ литературный разговоръ съ Телепневымъ.
— О! я знаю русскую литературу, — кричалъ онъ. — Der beste Romanist, das
