Ты все, что у меня есть - Марина Крамер
Ленский заметил мое отсутствие, спросил что-то у рыжего сержанта, стоявшего ближе всех к нему. Тот указал рукой на палатку, потом подозвал к себе молодого мальчишку и прошептал ему что-то на ухо. Парень кивнул и скрылся в палатке. Я на какой-то момент отвлеклась, а когда вновь глянула на толпу солдат, окруживших Ленского и оператора, то увидела, как к «газику» стремительно приближается огромный военный в одной тельняшке на широкой груди. Рывком открыв дверку, он вытащил меня, схватил на руки, подбросил вверх..
– Пусти, уронишь! – засмеялась я, уверенная, что он скорее упадет сам, чем уронит меня.
Не стесняясь никого, я целовала его обветренное лицо, глаза, губы, боясь, что сейчас я вдруг проснусь, и это все закончится. Было холодно, но Кравченко, казалось, не замечал этого, он прижимал меня все крепче, словно хотел запомнить наощупь. Вокруг молча стояли бойцы, а возле «газика» нервно курил Ленский, глядя на нас исподлобья.
Наконец Леха поставил меня на землю, поправил мою шапку, обнял за плечи.
– Как ты попала сюда, ласточка?
– Самолет, вертолет, «газик», – улыбнулась я, прижимаясь к нему.
– Это я понял, а как вообще ты оказалась у журналистов? Что-то вон тот, в свитере, мне знаком…
– Леша, ты только не волнуйся и не ори, ладно? Это Ленский…
– Я не понял… – начал, свирепея, Кравченко, но я перебила:
– Да, Леша, но это он помог мне попасть сюда. Разве могла я отказаться от такой возможности, подумай?
– Ладно, – махнул рукой Кравченко. – Только пусть не попадается мне на глаза, так, на всякий случай.
– Не переживай, они переночуют и уедут дальше, а через четыре дня вернутся за мной. У нас с тобой целых девяносто шесть часов, ты представляешь?
– Ты что, собираешься остаться здесь? – удивился Леха, заглядывая мне в глаза.
– А ты против?
– Нет, но… это странно как-то…
– И что, скажи, странного в том, что жена хочет побыть с мужем, раз уж выпал случай? Или… – подозрительно произнесла я, и Кравченко укоризненно покачал головой:
– Как тебе не стыдно? Что ты выдумываешь? Не уподобляйся своему журналисту!
Мы рассмеялись, а потом он увел меня в свою палатку. Все точно так, как было тогда, за одним исключением – вместо Сереги Рубцова здесь теперь находился Сашка… Он возмужал, стал шире в плечах, заматерел как-то, изменился. Увидев меня, он растерянно захлопал ресницами.
– Ну, скажи что-нибудь! – посмеиваясь в усы, попросил Кравченко.
– Здравствуй, Марьяна.
– Здравствуйте, товарищ младший лейтенант! – улыбнулась я в ответ. – Как тебе служится?
– Да вроде неплохо, – произнес Саша, все еще не до конца понимая, что происходит.
Я подошла ближе и потрепала его за ухо:
– Ты чего, поросенок, матери совсем не звонишь и не пишешь? Она извелась вся…
– Ну, что вы все заладили – мать, мать! – вырываясь из-под моей руки, огрызнулся Сашка. – Я давно взрослый человек, а вы все так и мечтаете, чтоб я за мамкину юбку держался! А я офицер! Товарищ капитан, велите вашей жене не разговаривать со мной, как с ребенком!
Кравченко помрачнел, посмотрел на возмущенного Сашку исподлобья и произнес:
– Не забывайся, мальчик! Я ничего не могу «велеть» Марьяне, потому что она самостоятельный человек. А потом, она права – нельзя не уважать и не беречь свою мать. Марш к связистам, пусть помогут тебе поговорить с отцом.
Но Сашка был совершенно другого мнения на этот счет, да и что-то, видимо, показалось ему оскорбительным в поведении и словах командира. Он отступил слегка назад, покраснел и выпалил:
– Не ожидал я от вас, товарищ капитан! Сказали бы прямо, что я мешаю, и нечего матерью и отцом прикрываться! Визит дамы, понимаете ли!
Кравченко молча приблизился и со всего разворота ахнул Сашку в челюсть. Тот подлетел вверх и свалился к выходу. Леха, тяжело дыша, отвернулся к столу и со злостью вывернул:
– Вон отсюда, поганец! Не знал бы тебя с пеленок, убил бы! Проси у комбата перевод в роту Вострецкого, видеть тебя не желаю больше.
– Леша, – попыталась вмешаться я, – Леша, он не хотел, он просто не подумал…
– О чем?! – перебил Кравченко, опершись руками о стол. – О том, что оскорбляет мою женщину? Или меня? Ведь только что орал, что взрослый, а ведет себя…
Сашка поднялся на ноги, вытер кровь с разбитых губ и виновато посмотрел на меня:
– Прости меня, Марьяна, я не хотел тебя обижать, честное слово, не хотел. Мне очень стыдно, я никогда не думал о тебе плохо…
Я подошла к нему и попыталась остановить кровь из губы, прикладывая к ней платок, но Кравченко заорал:
– Отойди от него, я тебе сказал! Младший лейтенант Рубцов, марш к фельдшеру, а через час жду рапорт с просьбой о переводе в роту старшего лейтенанта Вострецкого! Можете идти!
– Дядя Леша… – умоляюще протянул Сашка.
– Я не дядя Леша, я – товарищ капитан! Хватит распускать сопли, ты очень смело тут обвинял меня неизвестно в чем, так имей смелость ответить за свои слова! Разговор окончен! Кругом! – Сашка подчинился и понуро вышел из палатки.
– Щенок! – в сердцах бросил Леха, садясь за стол. – Молокосос еще совсем, а уже судит!
Я подошла к мужу сзади, обняла, положив голову на плечо:
– Ты что, на самом деле заставишь его перевестись?
– А что, было похоже, что я пошутил? – поинтересовался он. – У меня выхода другого нет теперь – я должен выдержать характер, чтобы Сашка понял, что можно, а что – нельзя.
По-человечески я понимала, что у него действительно нет выбора, он не должен отменять приказ, не должен позволять Сашке даже на секунду усомниться в том, что слово командира – непреложный закон, который исполняется всеми, независимо от личных отношений. Но и молодого, вспыльчивого парня мне было жаль, а, кроме того, Ленке Рубцовой было намного легче от сознания того, что ее сын находится рядом с человеком,
