Сто тысяч раз прощай - Дэвид Николс
– Ну, сегодня потрудились на славу, – заговорил Айвор, только я не понял, какая именно часть моих трудов удалась. Когда я, как опавший лист, валялся на солнце? Или сжимался до микроскопических размеров?
– Мы хотели ознакомить тебя вот с этим. – Алина протянула мне какую-то распечатку в спиральном переплете. – У нас в работе этот текст. Пьеса, конечно, тебе известна.
Я помотал головой и одновременно покивал.
– На понедельник назначена читка. Волноваться не стоит, мы не ожидаем безупречного прочтения…
– …но будем очень рады, если ты присмотришься к персонажу по имени Самсон, – подхватил Айвор. – Он из числа сторонников Капулетти.
– Парень достаточно легкомысленный, – сказала Алина.
– Но зато не скучный,
– Сыплет рискованными шуточками.
– Он, можно сказать, открывает пьесу.
– Примерься к нему.
– Мы на тебя не давим.
Положение складывалось в мою пользу: спасибо, но я больше не приду, это не мое. Однако во взгляде Айвора читалась такая надежда, а на лице Алины – такое напряженное ожидание, что я опять – причем не в последний раз – упустил подвернувшуюся возможность. Я кивнул – о’кей, без проблем – и всю вторую половину дня пахал, как электровеник.
К вечеру я совершенно выдохся, измучился от неожиданных болей в разных частях тела, насквозь пропылился, семеня и ползая, но ни на шаг не приблизился к получению заветного телефонного номера или хотя бы к обмену краткими фразами. По всей видимости, Фран меня избегала, и, пока вся труппа стояла обнявшись, я собрал свои вещички и остатки гордости.
– Всем хорошего отдыха на выходных, люди! – прокричал Айвор. – Но помните: понедельник – день Шекспира. Будем вгрызаться в текст, будем глубоко копать. Сбор в оранжерее ровно в девять. Но помните: никакой актерской игры! Только чтение, только чтение…
Мой велосипед лежал там, где был брошен, – под старыми тисовыми деревьями, обрамлявшими подъездную дорогу. Распечатку я спрятал там же, только с другой стороны ствола, в качестве заявления об уходе, и сел на велик, чтобы умчаться оттуда подальше, но под колесами заскользил гравий, и я в завершающем акте самоунижения грохнулся на землю. У меня за спиной раздались аплодисменты и смех. «Козлы, выпендрежники», – пробормотал я себе под нос и, повернувшись, увидел, что ко мне торопливо приближается Фран.
– Погоди.
– А, привет.
– Ты вот это забыл.
Выброшенный текст.
– Да, точно. Спасибо.
– Надеюсь, это случайность. – Она протянула мне свою находку, словно это был контракт на подпись.
– Да, я, наверно… – Повертев головой направо и налево, оттягивая момент вручения мне скрепленных спиралью листов.
– За мной каждый вечер заезжает отец – он будет ждать внизу, в конце этой тропы. То есть если тебя это не останавливает. Если ты не очень торопишься…
Пешком в сторону дома
Вдоль подъездной дороги, которая, между прочим, оказалась длинной, мы шагали молча. Дальше путь лежал по тенистой тропе в сторону шоссе, а у меня в голове по-прежнему звучал один-единственный голос, который твердил: сосредоточься, это важно, сосредоточься.
– Жаль, что сегодня не удалось потрепаться, – заговорила она.
– Да, не до того было.
Мы топали дальше.
– Я подумал, ты меня избегаешь, – сказал я.
– Нет, что ты! Я пару раз обошла кругами, но ты все время изображал кота, поэтому… – Тут она засмеялась и, на мой взгляд, слишком долго не умолкала, а потом убрала волосы за ухо.
– Ну извини.
– Если честно, мне показалось, это ты меня избегаешь.
– Бог с тобой! – Кто бы мог подумать, что моя нелюдимость может быть истолкована как нелюдимость. – Просто мне тут малость непривычно.
– Думаю, к такому привыкнуть невозможно.
Мы шли дальше. Под зеленым сводом зависла дневная жара; в неподвижном воздухе тут и там темнели тучки мошкары, как отпечатки большого пальца на поверхности фотоснимка. Где-то вдалеке на низких частотах гудела автомагистраль, а сзади доносилась болтовня актеров, по-шпионски державшихся на расстоянии.
– Послушай… скажи честно, – решилась она, – ты с трудом переваривал все происходящее?
– А что, заметно было?
– Ну да. Особенно когда ты изображал памятник; я уж подумала, ты сейчас, как бы это сказать… разнесешь все вокруг.
– Просто у меня ничего не получалось.
– Еще как получалось! Кстати, когда ты изображал паровоз, это было потрясающе – притом что я такими словами не бросаюсь. Но даже тогда у тебя на лбу читалась… ярость! – Она снова засмеялась, прикрыв рот ладонью.
– Да говорю же, не мое это…
– Зачем тогда пришел?
Я смотрел перед собой.
– Попробовать что-то новое. Отвлечься.
– От влияния улицы.
– От проблем.
– У тебя проблемы?
– Не то чтобы очень большие. Просто дома скучища.
– А сегодня… здесь тоже скучно было?
– Не сказать, что скучно…
– Вот тебе и ответ.
– …но просто не по себе как-то.
– Есть такое, поначалу все так говорят. Все с этого начинают. Представь, что тебя взяли в Иностранный легион или в десантные войска, где приходится бегать с холодильником на горбу и утолять жажду собственной мочой или чем попадется. Так и здесь: никогда не знаешь, что тебя ждет. Зато мы все повязаны, все без комплексов. Чувствуешь, как ты повязан?
– Не так чтобы очень.
– Но без комплексов?
– С комплексами.
– Ну подожди, вот начнем репетировать… Тебе какую роль дали?
– Какого-то Симпсона, что ли.
– Самсона. Это же здорово. Сплошные издевки, шуточки ниже пояса. О-о-о-очень дерзкий перец.
– Ну, приплыли.
– Только бедрами не поигрывай. Предоставь это Джульетте.
– Тебе, что ли?
– Ну да. – Она скривилась. – Будем знакомы.
– Ничего себе: заглавная роль.
Она хохотнула:
– Заглавная – не всегда самая эффектная.
– Будь твоя воля, ты бы предпочла сыграть Самсона.
– Всю жизнь мечтала.
Мы заулыбались и пошли дальше сквозь мягкий искристый свет, зеленоватый, испещренный бликами, как морская вода в скалистой бухте. На меня порой накатывало, так сказать, поэтическое вдохновение; я даже собрался его озвучить – ну, допустим, высказаться насчет скалистой бухты, хотя при этом из меня мог получиться не столько поэт, сколько баламут. А поскольку первый имеет немало общего со вторым, я решил оставить свое вдохновение при себе. К тому же меня опередила Фран.
– До чего паршивое время – лето, скажи? Светит солнце, над головой, если повезет, голубое небо, и вдруг, откуда ни возьмись, прут все эти набившие оскомину мысли насчет летнего досуга: летом принято нежиться на пляже, прыгать в реку с тарзанки, ездить на пикник со своей образцовой компанией, сидеть на одеяле среди лугов, уплетать землянику и взахлеб хохотать, как эти дебилы в рекламе. Но так не бывает: все полтора месяца ты живешь с ощущением, что находишься не там и не с теми, упуская самое интересное. Лето потому и нагоняет тоску:
