Оскверненные - Ярослав Толстов
– Как тебя зовут?
– Никак.
– Хорошее имя, чем-то отдает коренными Индейцами. Приятно познакомиться, Никак.
Он заискивающе улыбнулся.
– Хочешь дыма?
– Нет, не хочу.
Он был немногословен и мы практически сразу подружились. С первого взгляда. У него была мышиная кожа, смешная жидкая бороденка, большие выпученные глаза, которые лениво и таинственно смотрели на тебя из-под полуприкрытых век, длинные растрепанные черные волосы – Никак напоминал мне хиппи. Его не волновало, чем я занимаюсь. Он мог спокойно сидеть в гостиной (преждевременно закинувшись доброй порцией «вещества», которое прятал здесь в специальном укромном уголке) тогда, как из соседней комнаты лились безудержные вопли и стоны, при этом думал, что это очередные изворотливые трюки его обдолбанного сознания. Что бы ни происходило, Никак всегда оставался спокойным и позитивным. Часто после тяжелой работы я сидел с ним в вечерней тишине, встречая закат, пробивающийся сквозь шторы из окон. Думал над чем-то, что, по моему мнению, считалось важным. Но чаще всего то были воспоминания, как нож, пронзающие сердце. Я так и не сумел забыть. В праздничные дни эта боль усиливалась и сводила меня с ума. Кто-то говорил, что это влияние осенней хандры, но меня связывало с этим сезоном года нечто иное, нечто особенное и гораздо большее, чем просто меланхолия. Я буквально лез на стенку, лишь бы так не мучиться. Орал до хрипоты, когда не хватало сил держаться. Призраки прошлого приходили, чтобы напомнить о себе. Они посещали мою голову, не спрашивая: хочу ли того я сам?…
Обычно наш разговор с Никак сводился к паре несвязных фраз или бессмысленных словосочетаний. Тайлеру он пришелся по душе. Дом тоже почему-то его не трогал.
– Знаешь, – сказал я однажды, – ты похож на одну мою знакомую покойную бабушку – Тетю Лиз. Ты так же, как и она, порешь всякую чушь.
– Я твоя бабушка? – Никак захихикал, выпуская изо рта дым.
– Ты моя бабушка? – переспросил я и тоже засмеялся. – Ну нет, безумец, ты не моя бабушка!
Он захохотал еще сильнее.
Этот больной ублюдок, каким бы его не считали конченым наркоманом, поднимал мне настроение. Позволял отвлечься от жестокости, которая как-то внезапно стала нормой и уже не вызывала прежнего отвращения. В этом холодном, мрачном, бездушном подземелье, лишенном света и человечности, он один был тем, кто понимал меня, с кем я мог «молчать» по душам. Для меня он навсегда останется самым лучшим другом…
Со смертью Ники я словно лишился тормозов, хоть и не увлекался, ибо чувствовал со стороны определенный контроль. Мы действовали по однообразной схеме: Тайлер заваливался в задрипанный бар с парой азартных пьяниц и дешевых официанток, искал глазами «разбитое сердце» и с уверенностью направлялся к нему. Из этих походов я подмечал в своем дневнике истории, которые вызвали у меня наибольший интерес. Например, в одном из таких баров я познакомился с мистером Пинетти, которого выгнала из дому жена, когда узнала, что он изменяет ей. «… Он налил мне выпить и рассказал свою трагичную историю. Он работал частным детективом. Неудачливым, я бы сказал. Часто пропадал на работе. Его жена, заподозрив неладное, наняла такого же детектива и в тайне пристроила к мужу, чтобы проверить его на верность. И один детектив стал следить за другим. Как оказалось позднее, она была права. Он спал со своей клиенткой. Мистер Пинетти невозмутимо объяснял это так: я не мог ей отказать, она была слишком сексуальна – а мы, Итальянцы, ненасытны и чрезвычайно любвеобильны. Она знала за кого выходила замуж. Я не осуждал его, нет, не в коим случае… просто отделил его голову от шеи. Он умолял меня этого не делать, думал, что меня заказала все та же его благоверная; клялся, что больше никогда не изменит ей, признавался в безмерной любви и проклинал себя за то, что причинил ей такую боль. Мне показалось, что Тайлер сжалился. Он склонился над ним… сказал, что ему на это плевать, а потом замахнулся топором и с дьявольской хладнокровностью опускал его (лезвие проникло в раскрытый рот по самый обух и разрубило челюсти на части), пока не снес мистеру Пинетти половину башки. Он кромсал его лицо, пока оно не стало походить на безобразный фарш. Из глубоких ран быстро бежала кровь, словно хотела скорее покинуть тело этого мерзавца…»
Тайлер умело втирался в доверие, говорил красноречиво и спокойно, иногда даже сочувствовал, проявляя поразительную человечность (но ведь это лишь для дела) – однако я смотрел на Тайлера и содрогался от ужаса, ибо видел перед собой абсолютно другую личность; он настолько искусно вживался в роль, что даже у меня возникала тень сомнения, что он способен на что-то гнусное, – а затем мы уводили их всех к Мертвому дому, где еще какое-то время вели милую светскую беседу, чтобы расслабить жертву. Потом происходило ужасающее зрелище, о чем лучше умолчать. Тайлер снимал маску добропорядочного гражданина и за ней открывался самый настоящий психопат… я не мог поверить глазам – какой дикий контраст между тем милым и обаятельным Тайлером, который в баре и другим, лишенным всяких эмоций, который прекрасно владел холодными орудиями и применял их для разделки туш самыми немыслимыми способами.
Кто-то окрестил меня Могильщиком. Но мы не действовали явно. Были предельно осторожны и расчетливы. Дом прятал тела – и я не хотел знать, куда они исчезали, – нам лишь нужно было доставлять товар к месту в назначенный срок. Мы что-то типа поставщиков мяса. Человеческого мяса, которое перед тем как подать, нужно хорошенечко разделать, приготовить и разогреть. А именно пропитать его чувствами, не убивать мгновенно – это не вкусно, – немножечко расшевелить, чтобы пробудилась энергия, неистовое желание спастись, то, что на нашем языке называется выживание…
Отец Ники съехал с катушек, когда мальчик пропал. Не находил себе места? Нет, это мягко сказано. Чего он только не делал, чтобы найти своего сына – его усилиям позавидовал бы кто угодно. Несколько раз на дню на вертолете обследовали лес, сооружали спасательные отряды со специально обученными собаками так, словно они искали дочку президента. Поговаривали, что Лоренцо Бутч прибегает к незаконным методам вплоть до угроз и пыток. Он объявил нерациональных размеров сумму тому, кто найдет ему его исчезнувшего сына. И пускай теперь людей подстегивала не столько праведная цель спасти бедного мальчика, сколько неутолимая жажда наживы – найти его так и не удалось никому. Мистер Бутч знал, что здесь замешан маньяк (и наверняка подозревал, что его сын уже давно мертв), поэтому он так одержимо пытался поймать меня живым – хотел отомстить. Но как? Никаких зацепок, никаких следов, никакого тела, ибо труп Ники давно стал частью Мертвого дома,
