Василий Авенариус - Современная идиллия
— А где вы возьмете его?
— И точно, где его взять?..
Брони погрузился в размышления над этим первостатейным вопросом.
— Блестящая мысль, — сказал Змеин. — Отчего бы не пригласить нашего же брата-студента?
— Кого это?
— Да старшую Липецкую.
Насмешливая улыбка появилась на губах корпор-ната.
— Я и забыл, что у вас есть студентки. Да сильна ли она по части пива?
— А разве это так необходимо? К тому же она лечится сыворотками, а таким больным воспрещаются всякие спиртуозные напитки.
— Ради этого, пожалуй, можно сделать исключение. Не возьмете ли вы на себя труда переговорить с нею? Остальные хлопоты я в таком случае возьму на себя.
— Bene. Но теперь и я со своей стороны намерен возбудить вопрос: не взять ли с собою доктора?
— Бог с вами! К чему без надобности замешивать посторонних? В случае чего я сам сумею перевязать: не впервой.
— А экипаж?
— Ну, тот, пожалуй, еще можно взять. Кстати, туда уложить пиво.
— А я запасусь квадратною саженью английского пластыря и наличным количеством носовых платков. Но где вы возьмете эспадроны?
— Где-нибудь да выкопаю. Пойду сейчас отыскивать, — прибавил он, вставая и бросая на стол должные за пиво деньги. — До свиданья.
— Смотрите, чтоб были потупее.
— Напротив, чем будут они острее, тем легче потечет кровь.
— И то правда. Кланяйтесь же и благодарите.
Змеин пошел отыскивать экс-студентку. Нечего, конечно, прибавлять, что та приняла его предложение — быть посредницей — как нечто подобающее, вполне естественное.
XVII
И ГРЯНУЛ БОЙ!
На следующее утро, ясное, солнечное, еще до половины пятого, все прикосновенные к предстоящему поединку собрались уже в столовой пансиона. На вопрос прислуживавшей им служанки: куда господа поднялись так рано? был согласный ответ:
— Ins Grime.
Перед окнами дожидались четырехместные дрожки. Брони вынес и уложил в них с осторожностью какую-то длинную вещь, завернутую в плед; затем не менее заботливо поместил на дне экипажа объемистую корзину, из которой лукаво выглядывала группа бутылочных горлышек.
Укрепившись на скорую руку кофе, поднялись в путь. В экипаж сел один Брони, для охранения уложенных в нем сокровищ. Остальные следовали пешком. Куницын не выспался и потому был мрачен и молчалив; впрочем, не с кем было и говорить ему. Лиза и натуралисты болтали как ни в чем не бывало, так что никто из встречавшихся им экскурсантов не мог в них заподозрить траурную процессию к лобному месту.
За малым Ругеном, на краю опушки, дрожки остановились. Выскочив из них, Брони велел кучеру обождать, передал Змеину плед с завернутыми в него таинственными вещами, сам завладел заветною корзиною и, став во главе процессии, углубился в чащу. Вскоре открылась перед ними небольшая лужайка, замкнутая кругом высокими деревьями. Солнце обливало свежую мураву своим полным светом и играло там и сям в невысохших брызгах утренней росы. Из чащи веяло прохладой и сыростью.
Секунданты развернули пледы, и обнаружились четыре блестящих лезвия.
— Сюртуки долой! — скомандовал Брони.
— В их-то присутствии? — указал Куницын на Лизу.
— Пожалуйста, не стесняйтесь, — заметила та, — я не так мелочна, чтобы показывать наивный вид, будто не знаю, что мужчины являются на свет не в платьях, и боюсь, что, скинув их, они сдерут с себя живьем кожу.
— А в таком случае я с моим удовольствием, — сказал правовед, следуя примеру противника, который же сбросил с себя верхнее платье. — Я забыл, что вы материалистка.
Секунданты вымеривали между тем длину оружия.
— Приблизительно одного калибра, — сказал корпорант. — Выбирайте, господа.
Противники взяли по эспадрону, секунданты также.
— Брр, какой мороз; заметил Ластов, становясь в позицию. — Хорошо еще, что я в одних рукавах, а то можно было бы подумать, что трушу.
Презрительная улыбка пробежала по лицу Куницына; но, воздерживаясь от всякого замечания, он поправил только в глазу стеклышко.
— Что же, господа, — спросила Лиза, — так в шляпах вы и деретесь?
— Оно практичнее, — отвечал поэт, — солнце не мешает, да и тумаки по голове не будут так ощутительны. Одно условие, милый мой, — обратился он к противнику. — Тебе, конечно, также не особенно желательно быть обезображенным; так я предлагаю, не бить в лицо. Хочешь?
Правовед опять усмехнулся:
— Жаль вам своей смазливой рожицы? Пожалуй, так и быть, не трону.
— Я вовсе не нуждаюсь в твоем великодушии, — отвечал Ластов. — Кому из нас двоих, тебе или мне, дороже его смазливая рожа, — подлежит еще сомнению. Разница между нами только та, что я откровеннее тебя и высказал обоюдную задушевную мысль. Впрочем, если хочешь, я отсеку тебе нос; что я дерусь недурно, подтвердит тебе Змеин.
— Да ведь я же говорю вам, что не имею ничего против вашего предложения. Вы хотите только выиграть время.
— Нимало. Я к твоим услугам.
Оружия врагов скрестились. Секунданты стали каждый за своим дуэлянтом, готовые предупредить вооруженною рукою всякий "незаконный" удар противной стороны. Посредница в ожидании предстоящего зрелища, расположилась на ближнем древесном пне.
— Los[85]! — скомандовал корпорант. Куницын быстро отделил эспадрон от неприятельского лезвия и ударил приму. Ластов спокойно и ловко отвел удар. Правовед замахнулся квартой — и та была отбита. Посыпался еще ряд метких ударов, отпарированных с тем же искусством. Куницын заносится опять квартой; Ластов парирует намеренно слабо, вражеское лезвие соскальзывает к нему на грудь — и на белоснежной рубашке его, ровно по середине груди, выступает явственная красная полоска. Раненый отскакивает два шага назад и опускает оружие:
— Es sitzt[86]!
— Это вы, как секундант победителя, должны были закричать: "Es sitzt"! — наставительно замечает Змеину корпорант.
— На следующий раз не премину. Но теперь не до того: где у нас пластырь?
Правовед, подобно другим, хлопотал около своего побежденного противника.
— Я надеюсь, что ты не опасно ранен? — спрашивал он заботливо, с великодушием победителя.
— По крайней мере, не смертельно, — отвечал с улыбкою побежденный, пожимая ему с теплотою руку. — Однако, черт побери, кусается! — прибавил он, расстегивая запонку рубашки и распахивая грудь.
Лиза даже ахнула: поперек груди зияла довольно широкая рана длиною вершка в два; кровь ручьем бежала из нее. Брони выхватил сверток пластыря и ножницы из рук Змеина и начал вымеривать рану.
— Отойдите, господа, дело мастера боится. Вот если б вы, сударыня, достали водицы, чтоб обмыть рану; там, в корзине, между пивными бутылками, припасена одна и с водой.
Девушка поспешила исполнить поручение. Змеин между тем отвел своего дуэлянта в сторону.
— Не покончить ли на этом? Забава, как оказывается, не совсем безопасная. Кровожадность ваша утолена, цель достигнута — was willist du, mein Liebchen, noch mehr[87]?
Правовед прищурился.
— Вы это от себя или по поручению господина Ластова?
— Нет, от себя. К чему лишнюю кровь проливать? Еще пригодится. Ведь может же на беду случиться, то на следующий раз будете ранены вы?
Куницын призадумался.
— Так и быть!
Он направился к перевязочному пункту. Там молодой оператор, наклеивая пластырь на рану поэта, задавал последнему серьезную распеканцию.
— Экая рана, подумаешь! Баснословно! Признайтесь-ка откровенно, что последняя ваша парада была скандалезна, из рук вон плоха?
— Чистосердечно каюсь! — весело отвечал пациент. — Лизавета Николаевна, сделайте одолжение, налейте-ка мне vom edlen Gerstensaft[88], потеря крови ослабила меня.
— Вы действительно бледнее обыкновенного, — сказала посредница, наклоняясь к заветной корзине, чтобы исполнить желание раненого.
— Что вы? Не давайте! — остановил ее Брони. — Недостоин. Вы, государь мой, кажется, забываете, что обещались посвятить одну стычку и мне.
— Вот следующую дерусь за вас. Только сами посудите, как же драться хорошенько, когда вы отказываете даже в крепительном напитке Гамбринуса?
— Ну, Господь с вами. Сударыня, налейте ему Шопена. Так смотрите ж, не ударьте в грязь лицом.
— Если тебе уже очень не по душе, — небрежно обратился к поэту подошедший в это время Куницын, — то, пожалуй, перестанем; я не настаиваю непременно на продолжении rencontre'a[89].
Ластов взглянул на своего секунданта и покачал отрицательно головой.
— Нет, не могу. Долг платежом красен.
— Что я вам говорил? — отнесся к правоведу Змеин. — Еще рьянее вас. Но я все-таки не понимаю тебя, Ластов? Сам же говорил вчера…
— То вчера, теперь я связан кружкою баварского. Повремените, господа: расклеился, так не сейчас и склеить. Wird's bald, Herr Leib und Magenflicker[90]?
