Аполлон Григорьев - Одиссея последнего романтика

Апрель 1845

Героям нашего времени{136}

Facit indignatio versum.

Нет, нет — наш путь иной… И дик, и страшен вам,Чернильных жарких битв копеечным бойцам,Подъятый факел Немезиды;Вам низость по душе, вам смех страшнее зла,Вы сердцем любите лишь лай из-за углаДа бой петуший за обиды!И где же вам любить, и где же вам страдатьСтраданием любви распятого за братин?И где же вам чело бестрепетно подъятьПред взмахом топора общественных понятий?Нет, нет — наш путь иной, и крест не вам нести:Тяжел, не по плечам, и вы на полпутиСробеете пред общим криком,Зане на трапезе божественной любвиВы не причастники, не ратоборцы выО благородном и великом.И жребий жалкий ваш, до пошлости смешной,Пророки ваши вам воспели…За сплетни праздные, за эгоизм больной,В скотском бесстрастии и с гордостью немой,Без сожаления и цели,Безумно погибать и завещать друзьямВсю пустоту души и весь печальный хламПустых и детских грез, да шаткое безверье;Иль целый век звонить досужим языкомО чуждом вовсе вам великом и святомС богохуленьем лицемерья!..Нет, нет — наш путь иной! Вы не видали их,Египта древнего живущих изваяний,С очами тихими, недвижных и немых,С челом, сияющим от царственных венчаний.Вы не видали их, — в недвижных их чертахВы жизни страшных тайн бесстрашного сознаньяС надеждой не прочли: им книга упованьяПо воле вечного начертана в звездах.Но вы не зрели их, не видели меж намиИ теми сфинксами таинственную связь…Иль, если б видели, — нечистыми рукамиС подножий совлекли б, чтоб уравнять ихс вами,В демагогическую грязь!

мая 1845

Песня духа над Хризалидой{137}

Ты веришь ли в силу страданья,Ты веришь ли в право святого восстанья,Ты веришь ли в счастье и в небо, дитя?О, если ты веришь — со мною, за мною!Я дам тебе муки и счастья, хотяОт тебя я не скрою,Что не дам я покою,Что тебя я страданьем измучу, дитя!..

Ты ждешь ли от сна пробужденья,Ты ждешь ли рассвета, души откровенья,Ты чуешь ли душу живую, дитя?О, если ты чуешь — со мною, за мною!Сведу тебе с неба я душу, хотяОт тебя я не скрою,Что безумной тоскоюПо отчизне я душу наполню, дитя.

Меня ль одного ты любила,Моя ль в тебе воля, моя ль в тебе сила,Мое ли дыханье пила ты, дитя?О, если мое, — то со мною, за много!Во мне ты исчезнешь любовью, хотяОт тебя я не скрою,Что тобой не одноюВозвращусь я к покою и свету, дитя.

Июль 1845

«Нет, не тебе идти со мной…»{138}

Нет, не тебе идти со мнойК высокой цели бытия,И не тебя душа мояЗвала подругой и сестрой.

Я не тебя в тебе любил,Но лучшей участи залог,Но ту печать, которой богТвою природу заклеймил.

И думал я, что ту печатьТы сохранишь среди борьбы,Что против света и судьбыТы в силах голову поднять.

Но дорог суд тебе людской,И мненье дорого рабов,Не ненавидишь ты оков,—Мой путь иной, мой путь не твой.

Тебя молить я слишком горд,—Мы не равны ни здесь, ни там,И в хоре звезд не слиться намВ созвучий родственных аккорд.

И пусть твой образ роковойМне никогда не позабыть,—Мне стыдно женщину любитьИ не назвать ее сестрой.

Июль 1845

Звуки{139}

(А. Е. Варламову)

Опять они… Звучат напевы сноваБезрадостной тоской…Я рад им, рад! они — замена словаДуше моей больной.

Они звучат безумными мечтами,Которые сказатьСмешно и стыдно было бы словами,Которых не прогнать.

Они — звучат прошедшим небывалымИ снами светлых лет —Стремлением напрасным и усталымК теням, которых нет…

Август 1845

Призрак{140}

Проходят годы длинной полосою,Однообразной цепью ежедневныхЗабот, и нужд, и тягостных вопросов;От них желаний жажда замирает,И гуще кровь становится, и сердце,Больное сердце, привыкает к боли;Грубеет сердце: многое, что преждеВ нем чуткое страданье пробуждало,Теперь проходит мимо незаметно;И то, что грудь давило прежде сильноИ что стряхнуть она приподнималась,Теперь легло на дно тяжелым камнем;И то, что было ропотом надежды,Нетерпеливым ропотом, то сталоОдною злобой гордой и суровой,Одним лишь мятежом упорным, грустным,Одной борьбой без мысли о победе;И злобный ум безжалостно смеетсяНад прежними, над светлыми мечтами,Зане вполне, глубоко понимает,Как были те мечты несообразныС течением вещей обыкновенным.

Но между тем с «одним лишь не могу яКак с истиной разумной примириться,Тем примиреньем ненависти вечной,В груди замкнутой ненависти… — ЭтоПотеря без надежды, без возврата,Потеря, от которой стон невольныйИз сердца вырывается и трепетОбъемлет тело, — судорожный трепет!..

Есть призрак… В ночь бессонную ль, во снеМучительно-тревожном он предстанет,Он — будто свет зловещей, но прекраснойКометы — сердце тягостно сжимаетИ между тем влечет неотразимо,Как будто есть меж ним и этим сердцемНеведомая связь, как будто былоВозможно им когда соединенье.

Еще вчера явился мне тот призрак,Страдающий, болезненный… Его яНе назову по имени; бываютМгновения, когда зову я этимЛюбимым именем все муки жизни,Всю жизнь… Готов поверить я, что демон,Мой демон внутренний, то имя принялИ образ тот… Его вчера я видел…

Она была бледна, желта, печальна,И на ланитах впалых лихорадкаРумянцем жарким разыгралась; очиСияли блеском ярким, но холодным,Безжизненным и неподвижным блеском…Она была страшна… была прекрасна…«О, вы ли это?» — я сказал ей. ТихоЕе уста зашевелились, речиЯ не слыхал, — то было лишь движеньеБез звука, то не жизнь была, то былоИной и внешней силе подчиненье —Не жизнь, но смерть, подъятая из прахаМогущественной волей чуждой силы.

Мне было бесконечно грустно… СтоныИз груди вырвались, — то были стоныПроклятья и хулы безумно-страшной,Хулы на жизнь… Хотел я смерти бледнойСвое дыханье передать, и страстноСлились мои уста с ее устами…И мне казалось, что мое дыханьеЕе насквозь проникло, — очи в очиУ нас гляделись, зажигались жизньюЕе глаза, я видел…Смертный холодЯ чувствовал…И целый день тоскоюТерзался я, и тягостный вопросЗапал мне в душу: для чего болезненСопутник мой, неотразимый призрак?Иль для чего в душе он возникаетНе иначе… Иль для чего люблю яНе светлое, воздушное виденье,Но тот больной, печальный, бледный призрак?..

Август 1845

Вопрос{141}

. . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . .Уехал он. В кружке, куда, бывало,Ходил он выливать всю бездну скукиСвоей, тогда бесплодной, ложной жизни,Откуда выносил он много желчиДа к самому себе презренья; в этомКружке, спокойном и довольном жизнью,Собой, своим умом и новой книгой,Прочтенной и положенной на полку,—Подчас, когда иссякнут разговорыО счастии семейном, о погоде,Да новых мыслей, вычитанных в новомРомане Сайда (вольных, страшных мыслей,На вечер подготовленных нарочноИ скинутых потом, как вицмундир),Запас нежданно истощится скоро,—О нем тогда заводят речь иныеС иронией предоброй и преглупойИли с участием, хоть злым, но пошлымИ потому нисколько не опасным,И рассуждают иль о том, давно лиИ как он помешался, иль о том,Когда он, сыну блудному подобный,Воротится с раскаяньем и сноваПридет в кружок друзей великодушныхИ рабствовать, и лгать…Тогда она,Которую любил он так безумно,Так неприлично истинно, онаЧто думает, когда о нем подуматьЕе заставят поневоле? — То ли,Что он придет, склонив главу под гнетомНеобходимости и предрассудков,И что больной, но потерявший правоНа гордость и проклятие, он станетИскать ее участья и презренья?Иль то, что он, с челом, подъятым к небу,Пройдет по миру, вольный житель мира,С недвижною презрительной улыбкойИ с язвою в груди неизлечимой,С приветом ей на вечную разлуку,С приветом оклеветанного гордым,Который первый разделил, что былоЕдино, и подъял на раменахВсю тяжесть разделения и жизни?

Сентябрь 1845