Михаил Бубеннов - Белая береза
В эти дни ольховцы редко выходили со своих дворов, и какими жили думами - непонятно было. В правлении колхоза теперь обитал только дурачок Яша Кудрявый, носивший забавное прозвище - "заместитель председателя". К нему заходили редко и случайно, - в доме совсем перестало пахнуть дымком самосада.
...Деревня выкормила и любила Яшу Кудрявого. У Яши были большие ласковые глаза и красивые темные кудри. Ростом он был невелик и немного кривобок, - казалось, он привык не грудью, а боком-боком пробираться в трудной земной жизни. Но это уродство замечалось только при внимательном взгляде: так сильно я хорошо освещали его лицо ласковые глаза и украшали темные кудри.
Яша Кудрявый всегда вставал рано и, бывало, аккуратно, как врач, навещал соседей. Зайдет в дом, посидит с хозяином, порасскажет новости и отправляется дальше. Во многие дома его зазывали сами хозяева. Добрые хозяйки приглашали его к столу, угощали горячей стряпней. Яша ел мало, опрятно и никогда не брал подаяний. Посещение многих домов обычно заканчивалось разговорами о женитьбе Яши Кудрявого.
- Ну, Яшенька, - говорила от печи хозяйка, - жениться-то когда станешь? Уж я и не дождусь никак!
Яша радостно потряхивал кудрями.
- Жениться?
- Аль невесту еще не нашел? Девок-то вон сколь!
- Ему ученую надо, - хитро подмигивал хозяин.
- А учительша-то? Вона! - сразу подхватывала хозяйка. - Пуская берет! Девка-то - загляденье одно!
Яше было приятно вести разговоры о женитьбе. Он щурился молодо.
- Нина Тмитриевна?
- Ну, чем плоха?
- Она меня любит, - заявлял Яша. - Она сказала: я кутрявый, хороший, во! Сама сказала!
- А любит, так чего же тут канитель вести? Женись! Она - учительша, ты тоже - "заместитель председателя", не кто-нибудь!
Когда Яшу называли "заместителем председателя", он срывался с места, хватал свой потрепанный портфель, подаренный Степаном Бояркиным, говорил озабоченно:
- Пойту!
И Яша являлся в правление колхоза. Он охотно, быстро и точно выполнял несложные поручения Степана Бояркина: пошлет куда - бежит бегом; требуется подмога в рабочем деле - всегда под рукой. В доме только и слышалось все утро:
- Яша! Яшенька!
Когда заканчивались утренние дела, Яша садился за свободный стол и начинал перебирать содержимое своего портфеля. В это время Степан Бояркин иногда даже покрикивал на тех, кто шумел.
- Эй вы, головы! - притворно сердился он. - Прекратите шум! Не видите - человек работает!
В полдень, когда колхозники возвращались с работы на обед и отдых, открывалась деревенская лавка. Вслед за продавцом Серьгой Хахаем появлялся в ней Яша. Для него и здесь находилось дело. Продавец Серьга Хахай играючи подсчитывал на счетах, получал деньги и больше всего шутил с девушками, а Яша тем временем наливал в бутыли керосин и нагребал в посудины соль. Входя в лавку, многие женщины обращались не к продавцу, а прямо к Яше:
- Яша, кило три соли бы, а?
- Яша, милый, мазь машинная есть?
- Есть, есть, - отвечал Яша. - Сколько нато?
Женщины благодарили его:
- Вот спасибо, Яшенька! Заходи, милый, молочком угощу.
- А у нас квас свежий. Заходи!
- Приту, приту, - обещал Яша.
В правлении колхоза и в лавке Яша работал бескорыстно. От всей его работы веяло искренностью и чистотой. Это трогало людей.
- Умница! - говорили о нем. - Золото!
Теперь, когда уехали руководители деревни, Яша Кудрявый, всерьез называвший себя заместителем Степана Бояркина, считал своим долгом постоянно находиться в опустевшем доме правления колхоза. Рано утром, свешивая кудри с печи, он спрашивал сторожиху Агеевну:
- Погота как, а?
- Дождь, - отвечала сторожиха.
- Опять работать нельзя! - возмущался Яша. - Вот бета, а?
День-деньской он рассматривал и перелистывал разные старые колхозные книги, оставленные в шкафчике счетоводом, рылся в ящиках столов, перебирал свои блокноты, сосредоточенно чертил и составлял что-то похожее на ведомости. Иногда заходил, гремя палкой, прихварывающий завхоз Осип Михайлович. Он садился на лавку, вытягивал правую ногу, клал рядом с ней палку, начинал дымить самосадом. Грустно посматривая на Яшу, склонившегося за столом Степана Бояркина, он горько кривил губы, качал головой, спрашивал:
- Как дела, товарищ заместитель?
- А, Осип Михайлович! - Яша отрывался от бумаг. - Итут! - отвечал он радостно. - Ничего, итут!
- С молотьбой-то как? Задержка?
- Вон погота!
- Эх, Яша, Яша! - вздыхал Осип Михайлович. - Вот она какая, жизнь-то, а?
Поговорив с Яшей, завхоз уходил, гремя палкой пуще прежнего. А Яша, устав возиться с бумагами, обедал со сторожихой, а затем начинал лепить из вара фигурки коров и лошадей. Как-то он отыскал в кладовой небольшой бочонок, до половины наполненный варом. Теперь он держал его в комнате и от безделья и тоски часто занимался лепкой. На одном подоконнике паслось стадо коров, на другом - играл косяк сытых коней. Но Яша хотел, чтобы в его "колхозе" было все больше и больше скота. Выпуская на пастбище новую корову или коня, он смотрел на них сияющими глазами и радостно потряхивал красивыми кудрями.
VIII
Среди ночи произошло событие, которое всполошило всю деревню. Вдруг поднялись и тоскливо, нудно завыли собаки. Ольховцы бросились к окнам. За южной окраиной деревни плескалось, брызгая искрами в осенней тьме, большое пламя. Все догадались: горят скирды.
Шлепая по густой грязи, со всех дворов бросились ольховцы за деревню. И верно: горел крытый ток, устроенный на отшибе, и сложенные вокруг него скирды ярового хлеба. К току нельзя было подойти близко; всю крышу обвивал огонь, скирды со всех сторон дышали жаром, и ветер крутил вокруг них густой белесый дым. Всем было ясно, что хлеб подожжен и что поджог - дело рук своих людей. Ольховцы долго толпились вокруг пожарища и горевали:
- Пропал хлебушко!
- Ему так и так пропадать!
- Там что было бы!
- Свои зажгли! Кому больше?
Побывал на пожарище и Яша Кудрявый. Но одет он был плохо, в худом пиджачишке, и сторожиха Агеевна, по совету сельчан, быстро увела его домой. Дома, отогреваясь у печи, они погоревали о хлебе.
- Ай, бета! - сказал Яша, тряхнув кудрями.
- Сеяли, сбирали, - всхлипнула Агеевна.
С чужих слов Яша объяснил ей:
- Свои зажгли. Кому боле?
И только они собрались было досыпать ночь, случилось совершенно неожиданное: в углу, где, бывало, сидел счетовод, раздался резкий звонок телефона. О телефоне уже забыли, он бездействовал несколько дней, и вот такая притча.
- Батюшки! - заметалась Агеевна. - Он чего это? Чего он звонит? В полночь-то?
- Из района! - догадался Яша и бросился к телефону.
Раньше, бывая в правлении колхоза, он всегда с нетерпением ожидал телефонного звонка, особенно, когда не сидел за столом счетовод. Когда раздавался звонок, Яша кидался к телефону, осторожно прикладывал к уху трубку и, дохнув в нее, отвечал с важностью:
- Та, та, Ольховка! Та, слушаю! Кого? Сейчас!
- Это ты, Яша? - спрашивали из Болотного.
- Я, я! - весь сияя, отзывался Яша.
- Ну, как живешь-можешь?
- Живу хорошо, товарищ претсетатель.
- Как дела у вас в Ольховке?
- Тела итут!
- Ну, ладно, Яшенька, бывай здоров, - говорил в заключение районный начальник. - Бояркин-то здесь?
- Зтесь, вот он!
- Дай-ка ему трубку!
Яша знал, что ночами всегда звонят из Болотного по особо важным делам. Волнуясь, он дал ответный звонок, приложил к уху трубку и сразу услышал твердый, сильно дребезжащий голос. Вначале Яша никак не мог разобрать ни одного слова и, перебивая долетавший издалека голос, закричал, как всегда:
- Та, та, Ольховка! Та, слушаю!
- Ольхоффка, да? - раздалось наконец внятно.
- Та, та!
- Горит ваш дерефна, да?
- Зачем теревня? Скирты горят!
- Кто? Что такой есть кирты?
- Скирты, скирты!
Несколько секунд трубка молчала. Там, в Болотном, около телефона чуть внятно разговаривали два человека. Потом мембрана задребезжала с излишней силой:
- Клеб, да?
- Та, та, хлеб!
- Кто поджигал?
- Свои зажгли! - ответил Яша. - Кому боле?
- Кто свои? Ваш дерефна?
- Где узнать! А только все говорят - свои!
Трубка вновь затихла на несколько секунд. Волнуясь, Яша дунул в ее рожок, и опять, с прежней силой, раздался сухой дребезг мембраны:
- Ты кто есть?
Яша заулыбался во все лицо.
- Я? Заместитель претсетателя. Ага, заместитель. Претсетателя нету, а я зтесь...
Сторожиха Агеевна слушала разговор сначала от печи, затем подошла ближе к Яше, - каждая морщинка на ее старческом лице выражала крайнее напряжение и беспокойство. И вдруг она, шагнув к Яше, выхватила у него трубку, а самого молча оттолкнула прочь. Торопливо откинув с уха прядки волос, она приложила к нему трубку и закричала во весь голос, словно соседке через двор:
- Какой он заместитель! Какой заместитель! Господи, да он умом слаб, чего слушать его?
Передохнув, крикнула потише:
- А кто говорит? Чего надо, а?
