7 октября - Александр Викторович Иличевский
Глухову нравилось под землей прежде всего потому, что здесь было тихо. Тишина, подобно пустыне, позволяла ему проникать в самого себя. Лишь изредка откуда-то с востока доносился подземный гул, близкий к почти неслышимому инфразвуку, означавший, что где-то не слишком далеко работают глубинные бомбы. И тогда он слышал, как бьется его сердце. Под землей он становился слышим самому себе. Он вслушивался в звуки, которые издавало его тело: дыхание, размыкающиеся губы, подошвы, растирающие каменную крошку, шуршание на швах одежды.
Длительное пребывание под землей привело Глухова к сенсорной депривации, изоляции и измененным состояниям сознания. Добавился сюда и отказ от венлафаксина и арипипразола. Иван решил, что обязан быть в данный момент вплотную к миру. Так что в условиях тьмы и потустороннего покоя разум, чтобы справиться с психологической блокадой, был вынужден производить галлюцинации и яркие образы. Эти видения были продуктом подсознания, пытающегося разобраться в окружающей обстановке. Под землей мозг оказался погружен в сны и воспоминания настолько, что они стали основой видений.
Естественно, почти ничего из того, что представлял он себе о подземной Газе, не осуществилось. Здесь было даже разветвленное метро – узкоколейка, по которой перемещалась дрезина, на палубе которой он никого никогда не видел. Продвижение ее надо было пережидать в каком-нибудь аппендиксе, отворачиваясь к стене, чтобы глаза не блестели. Граффити изображали названия станций – «Улица Жаботинского», «Улица Бялика», «Рынок Кармель», «Стена Плача», «Квартал Мамилла» и так далее, – так что казалось, создатели подземелья стремились запрятать в недра весь Израиль, присвоить его – в меньшем масштабе, но с безумной полнотой. Встречались здесь и колодцы-небоскребы – так Глухов называл про себя попадавшиеся ему пропасти, в которые трудно было провалиться, поскольку шли они сначала ступенями, но глубина этих узких котлованов впечатляла: свет фонарика не доставал до дна, будто ты находишься на крышах Манхэттена. Однажды Глухов, вглядываясь в такую подпольную бездну, думал восточную пословицу: «Если хочешь построить минарет, выкопай колодец и выверни его наизнанку». В целом почти вся подземная Газа, все увиденные им интерьеры напоминали один огромный автобусный вокзал – Тахану Мерказит в Тель-Авиве, вероятно, специально построенный так, чтобы удивить Всевышнего своей титанической бессмысленностью.
В общем-то под землей было не так уж страшно, не страшнее действительности, царившей на поверхности. Ощупывая впотьмах гигантскую пустоту, он представлял целое и части в качестве видений. Вот почему он повсеместно встречал привычный и фантастический опыт, привычное и фантастическое прошлое. Поначалу его забирал испуг, будто его путешествие настолько безгранично, что в конце концов он не найдет Артемку. Но вскоре Глухов понял, что то, что он видит, – это подлинный Израиль, в котором убили всех людей. И осознал тогда он: Бог освящает оба храма Своей славой, проявляющейся как в свете, так и во тьме; вот только в отличие от света темнота дарит пророчества.
И вот он наткнулся на что-то по-настоящему поразительное. Это случилось в одном из нижних павильонов, освещавшихся скудно двумя-тремя ртутными лампами. Как правило, это были неясного назначения резервуары, забранные под купол, с низкими скамьями, расставленными по периметру, как в спортзале. И однажды он наткнулся в таком резервуаре на макет Второго храма и оторопел. Это был плененный Храм, это была модель размером примерно сорок шагов на тридцать, и поначалу Глухов долго рассматривал крохотные камушки кладки, ощупывал зубцы стен, башни, пробовал кладку пальцем на прочность, к Стене Плача он прикоснулся ладонью и наконец, присев на корточки, решился заглянуть внутрь галереи, из которой Христос изгонял торговцев… Он весь день, возвращаясь снова и снова, поражался филигранности отделки, точности копии, включавшей в себя подробности интерьеров, которые он мог разглядеть, подсвечивая фонариком, сквозь крохотные оконца – на них были крепко установлены черные металлические (он обстучал ногтем) решеточки. Глухов привставал, поводя фонариком по сторонам, подобно луне высвечивая мрачный зубчатый абрис древней храмовой крепости.
Конечно, ни о каком равном масштабе конструкций или о подобии Израиля своему подземному отражению речи быть не могло. По его подсчетам, объем всего грунта, вынутого при строительстве даже московского метро, – пятьсот двадцать два километра путевых туннелей, шестьдесят два километра эскалаторных спусков и сто пятьдесят вестибюлей – не превысил семи горок под стать пирамиде Хеопса.
Но все равно обширность здешних подземелий раздавила его воображение. И не только потому, что лабиринт всегда больше своего развернутого пространства… Это была система подземных коммуникаций, включавшая в себя и автомобильные туннели, и водные каналы, выполнявшие не только функции водохранилища, но и транспортные. А как еще тогда объяснить наличие понтонных грузовых платформ у швартовых площадок, на которых он ночевал, после долгого перехода успокаиваясь мягким журчанием воды и запахом речной свежести?
Под землей он находился в зримом сне, в обмороке, словно недра, породы древних периодов, вещество первоистока, никогда не знавшее человека, проникали в него своей мертвой, влекущей энергией. Подобно тому как известковые воды напитывают живую ткань будущей окаменелости, ему казалось, аура, эманация доисторических пород входит в его плоть. Он замирал при одной мысли о том, что Неживое вдыхает в него собственный смысл, уподобляя сознающей себя неорганике. И от того было просто постичь целесообразность подземного организма, что ее не было. Все мизерные функции скрытой побочной системы туннелей сводились к эвакуационным сообщениям с убежищами. Никто особенно и не заботился о сверхсекретности подземной Газы. Глухов повсюду обнаруживал какую-то жизнь, следы костров, стоянок, находил схроны припасов, не раз ощущал себя под разведывательным наблюдением. Потом понял, что подступы ко всем более или менее занимательным пунктам, возможно прямого военного назначения, были тщательно запечатаны. Не
