He как у людей - Ребекка Хардиман
Дверь распахивается, и на пороге появляется бородатый коротышка с детским лицом и носом-картошкой, чем-то смахивающий на Папу Смурфа, лет двадцати с небольшим.
— Кевин? Я заставил вас ждать? Прошу прощения. Ройстон Клайв. Входите, пожалуйста. — Клайв улыбается, но Кевин ощущает в этой улыбке явственный оттенок неуверенности. — Садитесь, пожалуйста. А эта вертихвостка уже убежала? Джемма!
Девушка — Джемма — появляется снова.
— Придержи пока все звонки. Только если Тед позвонит — скажи ему, пусть пойдет и трахнет себя в задницу ржавой кочергой.
Клайв хохочет над собственной шуткой, а Кевин, стараясь не выдать накатившего отвращения, втискивается в черное кожаное кресло — подделку под Имса, а может, и оригинал. Кевин не особенно высокого роста, но здесь чувствует себя великаном в норе гнома. Ройстон плюхается на вращающийся стул за массивным столом, поворачивается к блестящему серебристому ноутбуку, и его пальцы начинают бегать по клавишам. Не глядя Кевину в глаза, он спрашивает:
— Итак. Кевин Гогарти, чего вы хотите от жизни?
— Прошу прощения?
— Это один американец — вообше-то довольно известный кинорежиссер, вы наверняка знаете его имя, — однажды задал мне такой вопрос на званом ужине в каком-то особняке на Голливудских холмах. Можете себе представить? Ну, я и ответил: «Чтобы соседи за столом не задавали тупых вопросов». Кофе хотите? Джемма!
Джемма вновь возникает в дверях и прислоняется к косяку с видом угрюмого подростка, размышляющего, есть ли смысл встревать в разговоры взрослых — все равно ведь скучища одна.
— Два кофе, живенько. И это самое печенье с джемом принеси. Хотя мне-то явно не стоило бы. Но у меня же сегодня Дэви в пять часов, так?
Джемма хмурит брови и выскальзывает за дверь. Оттолкнувшись от края стола, Клайв подкатывает вместе со стулом к корпоративной подарочной корзине, набитой какой-то безликой несъедобной дрянью — печенье с сухофруктами, фисташки в медовой оболочке, — которую можно распечатать и съесть только в случае мирового апокалипсиса.
Бородатый сопляк тормозит стул, разворачивает квадратик жевательной резинки с никотином и говорит:
— Итак, скажите мне: что необходимо для крутого журнала? В десяти словах, не больше.
— Я ирландец, — демонстрирует свою неотразимую улыбку Кевин. — Я ничего не могу уложить в десять слов.
— А вы попробуйте.
Как будто это возможно — свести все журнальное дело к «десятке лучших». Типичный безмозглый, беспардонный молодой недоумок. Из тех, кто не чувствует нюансов, не имеет понятия о приличиях, думает, что знает все на свете, а чего не знает, то, значит, никому и не нужно. И откуда только взялась эта повальная мода (Кевин смутно подозревает, что винить в этом следует если не Америку, то Великобританию) — все на свете упрощать, сокращать и облегчать, лишь бы не признавать, что жизнь по природе своей — чертовски сложная и запутанная штука?
— Ну что ж, — начинает Кевин. — Сногсшибательные фото. Сенсационные интервью… мировые знаменитости… возможность привлечь громкие имена, умение правильно подать…
— Стоп! Слова кончились.
Кевину хочется дотянуться через весь стол и врезать Ройстону Клайву по его самодовольной роже, на которой топорщатся нелепые санта-клаусовские усишки — местами как будто выщипанные. Такие больше пошли бы голуэйскому торговцу рыбой, чем гуру издательского дела. Замечает Кевин и рубашку ценой в триста фунтов, и блестящие, как у хорька, глаза, и понимает — перед ним конченый утырок, из тех, кто небрежно швыряет бармену кредитную карту, громко объявляет, что вся выпивка за его счет, а потом весь вечер напоминает о своей щедрости всем, кто способен слышать.
— Шучу, — говорит Клайв. — Но вы пропустили один пункт.
— В самом деле?
— Глаза.
— Прошу прощения?
— Сколько человек увидит рекламу.
— Ну, это не по моей части… — Кевин старается скрыть высокомерную нотку в голосе. — Это скорее в вашей компетенции, не так ли? Что называется, церковь отделена от государства.
— Нет, — с неприятным блеском в глазах отвечает Клайв и снова хватается за свой телефон. Похоже, он не в состоянии сидеть спокойно. А может, у него что-то на уме. У этого поколения всегда что-то на уме. — Здесь у нас так не делается. — Он щелкает по экрану мобильного телефона и рявкает: «Ты что там, собираешь долбаные бобы, что ли?» Снова щелкает и улыбается Кевину, ожидая одобрения. — Как же поддерживать медиаконтент без рекламы?
Медиаконтент! А, чтоб тебя! Самоуверенный сопляк подмигивает Кевину, вынимает изо рта жевательную резинку — мгновенно твердеющую цементно-серую горошину, похожую на замазку, — и впечатывает пальцем прямо в красивый тиковый стол середины прошлого века, как теперь замечает Кевин — уже сплошь облепленный этими жеваными шариками. Стол выглядит как поле боя после бомбежки.
Закинув руки за свою безмозглую головенку, Ройстон Клайв еще минут десять распинается об «ингредиентах успешного коктейля» для блога о знаменитостях. Затем начинает хвастливую сагу о своих успехах — по большей части наверняка выдуманных, — беззастенчиво вплетая в каждую славную историю давно забытые имена знаменитостей — одной из «Спайс Гелз», герцогини. «А эта Ферги однажды притащила на фотосессию королевского конюха, плюс еще двадцать человек свиты — и всем подавай горячий марокканский чай с мятой и свежие манго. Это в Фулеме-то!»
Кевин надеется, что ему удается убедительно изобразить интерес и внимание, а сам между тем думает о том, настолько ли плохи его дела, чтобы ввязываться в это. Ходить сюда каждое утро и работать на такого идиота? Возвращается Джемма с чайником, чашками, блюдцами и тарелкой песочного печенья.
— Я же сказал — кофе! — рявкает Клайв и хлопает ладонью по столу.
— Ой…
— Ты уволена, лесбуха! — орет он и смеется. Джемма закатывает глаза и выходит.
— Ладно, давайте серьезно. Вот что я вам скажу. — Клайв берет пилку и начинает шлифовать ноготь большого пальца, покрытый прозрачным блестящим лаком. — Ваши вкусы меня нисколько не волнуют.
Телефон Клайва вибрирует.
— Это Эндрю из того реалити-шоу. Ну, знаете, такой — с секси-монобровью? Вы бы видели его задницу!
Кевин выдавливает из себя вялый смешок, и Клайв откладывает телефон в сторону.
— Вот что — я вас знаю, знаком с вашей работой. Я ваш фанат.
— Это очень любезно с вашей стороны, — говорит Кевин, тянется к папке и мысленно ругает себя за то, что не взял с собой черно-белое студийное фото Дэвида Бекхэма на «Харлее» — без рубашки, с блестящим от масла торсом и мрачным взглядом в камеру. Одного такого снимка, как он теперь понимает, было бы достаточно, чтобы обеспечить ему эту работу. — Я захватил несколько образцов…
— Меня смущает только то, — говорит Клайв, отбрасывая пилку и наливая себе чай, — что у вас нет опыта работы
