Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы - Кришан Чандар
— Ш-ш-ш! Тише ты! — Отец приложил палец к губам. — Мама услышит и тебя силой к бабушке увезет. Если ты пообещаешь остаться дома, я обязательно возьму Тарон с нами.
Я с великим трудом сдержался, чтоб не закричать от восторга; но согнать улыбку с лица было выше моих сил; да и глаза мои так и сверкали от счастья. Когда мама вышла из молельни, я тут же сказал:
— А я не поеду к бабушке, я с папой останусь.
Мама посмотрела на меня, потом на отца.
Тот опустил глаза.
— Ты ему что-нибудь говорил?
— Нет.
— Как нет? Наверняка что-то сказал. Иначе почему это он перед самым отъездом вдруг раздумал?!
— Не поеду к бабушке, — упрямо повторил я.
Отец сказал:
— Я ничего не говорил. Слово даю.
— Не поеду, не поеду, не поеду! — забубнил я.
Мама вспыхнула от гнева и занесла было надо мной руку, но отец шагнул вперед и дрогнувшим голосом сказал:
— Рани, я и так места себе не нахожу оттого, что ты уезжаешь, а если ты еще и мальчика заберешь, право не знаю, чем жизнь заполню без вас.
Отец говорил таким голосом, будто у него першило в горле.
Мамин гнев сразу улетучился. Она отвернулась от меня, подошла к отцу, положила руки на его грудь и спросила растроганно:
— Почему же ты мне раньше этого не сказал? Я бы не настаивала. Если ты против, я не поеду к своим.
— Нет-нет, — испуганно и торопливо заверил ее отец. — Непременно поезжай, я ведь не эгоист, тебе хотя бы раз в пять лет надо видеться с родными, разве я не понимаю? Тебе хочется увидеть мать, отца, братьев и сестер. Нет, обязательно поезжай, а я как-нибудь скоротаю время в разлуке!
— Хорошо! — повеселела мама. — Тогда я поеду, а ребенка оставлю с тобой. Только ты здесь хорошенько смотри за ним!
— Не волнуйся. Это же мой сын.
— Смотри, чтоб он каждый день пил красный шербет.
— Я собственноручно буду поить его.
— И кальций ему давай. Пилюли.
— Хорошо.
— Шербет после еды.
— Сделаю, как ты просишь.
— И гулять ему много не давай, если прохладно станет.
— Ладно.
— И не давай ему играть с этой чернорожей Тарон. У нее вшей полна голова. Еще на ребенка переползут.
— Да я эту грязнулю близко к дому не подпущу! — грозно пообещал отец.
Мама успокоенно вздохнула и, легонько проведя пальцами по широкой отцовской груди, сказала:
— Какой ты у меня хороший…
В Кирман мы собрались на восьмой день после маминого отъезда. Сначала отец попросил разрешения у мамы и папы Тарон, чтоб ее отпустили с нами.
Тарон не только отпустили — ей даже сшили два новых наряда: две пары густо-красных шальвар из хлопчатки и две рубашки к ним: одну из черного ситца, другую — из голубого в цветах. Сверху на них надевались шарфы — Тарон купили розовый шарф и голубой. А за день до отъезда наша служанка Бегиман хорошенько выкупала Тарон, частым гребнем вычесала ей волосы, намазала их душистым маслом и заплела в косички.
Теперь Тарон в своем новом наряде сидела верхом на осле и посматривала на меня с таким видом, будто это я сын сапожника, а она дочка раджи. Я здорово разозлился и хотел ее стукнуть, но побоялся отца, который разговаривал с ней очень добрым голосом. И в дороге так же: когда мы останавливались и заказывали еду, отец сначала давал все Тарон, а потом мне. Когда у нас с непривычки от верховой езды затекали ноги, отец сначала снимал с осла Тарон, а потом меня. Одну руку отец протягивал Тарон, другую мне и вел нас пешком, но разговаривал он больше с Тарон. Тарон была счастлива, а я старался не показать обиды и все думал, как в Кирмане обязательно ее отлуплю. Обязательно! Чем больше отец шутил и смеялся с ней, тем сильней становилась моя ненависть. Правильно говорила мама: ведьма Тарон, дрянь такая! Смотри ты: отец шутит — так она прямо исхихикалась! Дрянь! Грязнуля! Сапожникова дочка!
Мой осел вдруг оступился, я слетел с седла и оказался у него на шее. Погонщик бросился ко мне и помог сесть снова в седло, а то я бы упал. Тарон захохотала и начала дразниться.
В Кирман мы прибыли на исходе дня. Было довольно холодно, дул сильный ветер. На высоте в шесть тысяч футов раскинулась широкая поляна, заросшая мягкой зеленой травой. Здесь обычно располагались пастухи со стадами коз. В низинке, как раз посреди поляны, лежало озеро Ашман. Со дна озера били ключи, вода размыла западный берег и выливалась речушкой вниз. Синяя эта речушка гремела синими камнями; именно в ней отец собирался ловить форель. Над самой речкой, в том месте, где она вытекала из озера, стоял охотничий домик раджи. Лестница ступенек в десять вела к воде, а к нижней ступеньке были причалены две лодки. За домиком росло огромное тунговое дерево, еще несколько таких деревьев, но поменьше росло далеко на берегу, и пастухи ставили свои палатки в их густой тени. Перед палатками складывали каменные очаги, разводили в них огонь; и жены пастухов, сверкая тяжеленными серебряными серьгами, пекли кукурузные лепешки. Мне все это казалось странным, но очень нравилось.
Мы спешились с ослов перед домиком. Верховых ослов у нас было три — на других привезли палатки, постельные принадлежности и провизию. Четверо слуг сразу же принялись хлопотать у деревянных кольев перед домиком, натягивая палатки и гамаки. Нас встретил смотритель домика и с поклоном пригласил войти.
Как-то очень быстро село солнце, и свежий ветер начал трепать занавески на окнах. От ветра дребезжали стекла, постукивали рамы, и отец закрыл окна. Потом затопили камин, постелили постели. За ужином отец по очереди давал лакомства то Тарон, то мне. Нам очень нравилось так есть. А после ужина отец усадил нас обоих на колени и рассказал нам интересную сказку. У нас начали слипаться глаза, и отец уложил меня и Тарон в большую двуспальную кровать. Тарон ухватилась рукой за мою шею и заснула, прижимаясь ко мне. Вскоре заснул и я, убаюканный теплой, ласковой темнотой.
Мне много пришлось поездить в жизни, я повидал немало красивых мест и в Индии, и за границей, но никогда больше не пришлось провести такой нежный, чистый, сладостный вечер. Даже сейчас, спустя столько лет, когда я приезжаю в незнакомое мне место и один ложусь спать в непривычном гостиничном номере, я будто ощущаю маленькую крепкую ручку Тарон на своей шее… Сон
