Пловцы - Джулия Оцука
Вы редко звонили. У вас никогда не было детей (поскольку, за исключением короткого пятимесячного периода на сорок пятом году вашей жизни – слишком поздно! – после внезапного и неожиданного разрыва с мужчиной, с которым вы были помолвлены, вы никогда не хотели детей). Вы рано ушли из дома и уехали в далекий город, откуда почти никогда не приезжали, а когда приезжали, то сразу шли в свою детскую комнату (впоследствии ее спальню) и тихо закрывали дверь, но через пять минут она ее открывала и потом с регулярными пятиминутными интервалами на протяжении всего вашего короткого, но утомительного визита заходила к вам, чтобы рассказать последние новости: чей муж покончил с собой, выпив пять литров джина в съемной комнате мотеля в Вентуре, кто только что объявил о банкротстве, кто случайно забеременел в первый раз в возрасте сорока девяти лет (Еще есть надежда!), чья дочь была спасена в Микронезии после двух с половиной дней дрейфа в Тихом океане на маленькой резиновой лодке (Она выжила, питаясь только каплями от кашля и дождевой водой!), у кого обнаружили фибромиомы, подагру, близнецов, опухоль, меланому, у кого случился окончательный нервный срыв и она стояла голая под дождем на парковке у супермаркета, потрясая кулаком в небо в три часа ночи и крича: «Есть там кто-нибудь?» Ее было слишком много. Она действовала на нервы. Завораживала. Ужасала. Дайте этой женщине успокоительное! – сказал ваш бывший муж, увидев ее в первый раз.
(Чуть позже, на следующий день после того, как он ушел от вас, она очень правильно сказала: Ты смотрела на него больше, чем он на тебя.)
На следующий день после того, как ваш отец отвез вашу мать в дом престарелых (ее последняя прогулка), он попросил домработницу Гвадалупе не снимать простыни с ее кровати. «Пожалуйста, подожди до следующей недели», – сказал он. Гвадалупе, которая всегда очень любила вашу мать (та наняла ее восемь лет назад, до того, как начала терять память) и чья собственная мать приходила с ней каждый понедельник утром, чтобы помочь убрать дом, пока в возрасте сорока шести лет у нее не обнаружили четвертую стадию рака груди с метастазами («Пятой стадии не существует», – напомнила вам мать), ответила: «Да, мистер Пол. Я понимаю». На следующей неделе он снова попросил ее не заправлять кровать. И на следующей. И так постель вашей мамы (когда-то ваша) остается неубранной до сих пор. Прядь ее волос, все еще темных (краска «Клэрол», оттенок натуральный черный), лежит на подушке. Подушка, не взбитая, все еще хранит отпечаток ее головы. У изножья кровати, наполовину скрытые, лежат ее старые розовые тапочки (хорошие она забрала с собой в дом престарелых).
Первые несколько дней, как рассказывает медсестра, ваша мать бродила по коридорам, стучала в двери, открывала шкафы, заглядывала под кровати, звала вашего отца. Она была в панике от того, что ее оставили одну. Но потом она начала успокаиваться. Теперь она каждый день повторяет одно и то же: «Мой муж приедет за мной завтра».
Отец признается вам по телефону, что тоже ищет ее. Всякий раз, проходя мимо ее спальни, он заглядывает, чтобы проверить, не там ли она. Иногда он просыпается среди ночи и поглаживает кровать рядом с собой, «чтобы убедиться», хотя прошло уже более шести лет с тех пор, как они спали в одной постели, и он точно знает, что ее нет рядом. Иногда он слышит, как она зовет его с другого конца дома, или различает шуршание ее тапочек по ковру за дверью его спальни. Вчера вечером ему показалось, что она стоит на кухне в своем выцветшем синем фартуке и моет в раковине грязную посуду. И как на мгновение все стало хорошо. (Вам так и хочется сказать ему, что она ненавидела эту посуду, этот фартук, эту раковину. Но потом вы задаетесь вопросом: а кто же тогда он, если матери нет на кухне? Одинокий старик в пустом доме.)
К вашему приезду она сидит в Дневной комнате у окна, выходящего на улицу, и наблюдает за детьми, идущими из школы. Ее руки аккуратно сложены на коленях, как две птицы. Ногти чистые. Волосы гладко зализаны. Она кажется спокойной, возможно, она на успокоительных. Но как только она видит вас, то начинает волноваться, чуть не плачет. «Ты пришла!» – говорит она. А затем она понижает голос до шепота: «Мне так стыдно. Я не могу дождаться, когда сяду в машину и поеду домой».
Первые признаки болезни, которые вы предпочитали игнорировать, конечно, появились давно. Баночка увлажняющего крема в морозилке. Неоднократно подгоревший рис. Кастрюля с кипящей водой, оставленная без присмотра на плите (и кусочки сгоревшего и взорвавшегося яйца, которые ваш отец терпеливо соскребал с потолка). Слегка расфокусированная улыбка. Лишняя доля секунды – такая короткая, что была едва заметна, но на этот краткий миг вы понимали, что вас не существует, – которая требовалась ей, чтобы узнать ваш голос, когда вы звонили по телефону. Стопка наполовину исписанных рождественских открыток, которые вы нашли разбросанными по столу 26 декабря – «Вот и еще один год прошел!», – написала она в начале каждой из них и на этом остановилась, – и телефонные звонки, которые начали поступать в тот же день и продолжались весь следующий день, и всю следующую неделю, и
