Веди свой плуг по костям мертвецов - Ольга Токарчук
– Подумайте, для чего делаются эти амвоны. Это зло, следует называть вещи своими именами: коварное, жестокое, изощренное зло – строить кормушки, насыпать туда свежие яблоки и зерно, приманивать Животных, а когда они попривыкнут, стрелять по ним из засады, с амвона в голову, – начала я тихо, не поднимая глаз. Я чувствовала, что они встревоженно взглянули на меня и продолжили заниматься своими делами. – Хотела бы я знать азбуку Животных, – говорила я, – знаки, которыми можно было бы писать для них предостережения: «Не ходите туда. Этот корм несет смерть. Держитесь подальше от амвонов, с них вам не провозгласят никакую благую весть, не скажут доброе слово, не пообещают спасения после смерти, не смилостивятся над вашей бедной душой, потому что у вас нет души. Они не увидят в вас ближнего своего, не благословят. Душа есть даже у самого гнусного злодея, но не у тебя, хрупкая Косуля, не у тебя, Кабан, не у тебя, дикая Гусыня, не у тебя, Свинья, и не у тебя, Собака». Убийство сделалось безнаказанным. А раз оно сделалось безнаказанным, никто его не замечает. А раз никто его не замечает, оно не существует. Проходя мимо витрин магазинов, где выставлены красные ломти изрубленных тел, вы думаете – что это такое? Вы ведь не задумываетесь, верно? А когда заказываете шашлык или отбивную – что́ вам приносят? Ах, да ничего страшного. Преступление признали чем-то само собой разумеющимся, оно стало обыденным. Все его совершают. Именно таков был бы мир, сделайся концлагеря нормой. Никто бы не видел в этом ничего дурного.
Так я говорила, а он писал. Женщина вышла, и я слышала, как она разговаривает по телефону. Никто меня не слушал, но я продолжала свою речь. Не могла остановиться, потому что слова являлись откуда-то сами, и я не могла не произносить их. После каждой фразы я испытывала облегчение. А еще больше приободрило меня то, что в это время появился какой-то посетитель с Пудельком и, очевидно взволнованный моим тоном, тихонько прикрыл дверь и начал шептаться с Ньюменом. Но Пудель спокойно сел и, склонив голову, смотрел на меня. А я продолжала:
– Ведь Человек в долгу перед Животными – он обязан помочь им выжить, а домашних – отблагодарить за любовь и нежность, ведь те дают нам несравнимо больше, чем получают взамен. И надо, чтобы они прожили жизнь достойно, чтобы Баланс их счетов сошелся и чтобы они получили хорошие оценки в кармическую зачетку: я был Животным, жил и ел; я паслась на зеленых пастбищах, производила на свет Малышей, согревала их собственным телом; я вил гнезда, исполнил все, что был должен. Когда их убивают и они умирают в страхе, как этот Кабан, чье тело вчера лежало передо мной, поруганное, заляпанное грязью и забрызганное кровью, превращенное в падаль, – тогда мы низвергаем их в ад, и весь мир становится адом. Неужели люди этого не видят? Неужели человеческий разум не способен пожертвовать мелкими эгоистическими удовольствиями? Долг человека по отношению к Животным – привести их (в следующих жизнях) к Освобождению. Мы все движемся в одном направлении: от детерминированности к свободе, от ритуала к свободному выбору.
Так я говорила, употребляя умные слова.
Из каморки появился уборщик с пластмассовым ведром и с любопытством взглянул на меня. Полицейский по-прежнему невозмутимо заполнял бланк.
– Это лишь один Кабан, – продолжала я. – А поток мяса со скотобоен, который ежедневно захлестывает города, словно бесконечное апокалиптическое цунами? Это цунами предвещает резню, болезни, массовое безумие, помутнение и утрату Разума. Ибо ни одно человеческое сердце не в силах выдержать такую боль. Предназначение всей сложной человеческой психики – не дать Человеку понять, чтó на самом деле предстает перед его глазами. Чтобы он не постиг истину, прикрытую иллюзиями, пустой болтовней. Мир есть исполненная страданий тюрьма, сконструированная так, что условием выживания является причинение боли другим. Вы поняли? – обратилась я к ним, но теперь меня не слушал даже уборщик, разочарованный моими словами и принявшийся за работу, так что я обращалась к одному Пуделю: – Что это за мир? Чье-то тело, превращенное в ботинки, котлеты, сосиски, коврик у кровати… Бульон из чьих-то костей… Обувь, диваны, сумка через плечо с чьего-то живота, согревание себя чужим мехом, поедание чьего-то тела, разделывание его и поджаривание на сковородке… Неужели это возможно, неужели весь этот кошмар происходит на самом деле, это массовое убийство, жестокое, безразличное, автоматизированное, без каких-либо угрызений совести, без малейшей рефлексии, которой вроде бы в избытке во всех наших философиях и теологиях. Что это за мир, если убийство и боль в нем – норма? Что пошло не так?
Воцарилась тишина. У меня кружилась голова, и я вдруг закашлялась. Тогда подал голос Мужчина с Пуделем.
– Вы правы. Абсолютно правы, – сказал он.
Я смутилась. Бросила было на него сердитый взгляд, но заметила, что он взволнован. Это был худощавый пожилой человек, хорошо одетый, в костюме-тройке, насколько я понимаю, добытом в магазине Благой Вести. Его Пудель был чист и ухожен, я бы сказала, торжественен. Однако на полицейского моя речь не произвела ни малейшего впечатления. Он был из тех ироничных людей, которые не любят пафоса, а потому молчат как рыбы, чтобы случайно им не заразиться. Пафоса они боятся больше, чем адских мук.
– Вы преувеличиваете, – только и сказал он, помолчав, спокойно складывая бумаги на столе. – Вообще интересно, – продолжал он, – почему пожилые женщины… женщины вашего возраста столько возятся с животными. Неужели вокруг нет людей, которым они могли бы помочь? Может, это из-за того, что дети выросли и не о ком больше заботиться? А инстинкт этого требует, ведь женщина инстинктивно стремится о ком-нибудь заботиться, верно? – Он посмотрел на свою коллегу, но та никак не подтвердила его Гипотезу. – Например, у моей бабушки, – продолжал он, – дома семь кошек, вдобавок она всех бездомных котов в округе кормит. – Прочитайте, пожалуйста. – Он протянул мне листок бумаги с коротким текстом. – Вы слишком эмоционально это воспринимаете. Судьба животных волнует вас больше человеческой, – повторил он в заключение.
Мне расхотелось говорить. Я сунула руку в карман и вытащила оттуда клок окровавленной щетины Кабана. Положила перед ними на стол. Они потянулись рассмотреть, чтó это такое, но тут же с отвращением отшатнулись.
– Боже, что это? Тьфу! – воскликнул Ньюмен. – Уберите это к черту!
Я с удобством откинулась на спинку стула и удовлетворенно ответила:
– Это Останки. Я их собираю и храню. У меня дома стоят коробки, все тщательно подписанные, и я всё это туда складываю.
