Ярость в сердце - Камала Маркандайя
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Дом моих родителей делился на две половины: индийскую и европейскую. Сами мы жили на индийской. В доме же Кита не было ничего индийского, потому что его меблировкой и отделкой занималась европейская фирма. Полы были устланы уилтонскими коврами, в гостиной стояли кресла с подушечками, там же оборудовали и бар, стены спален были затянуты набивным ситцем, а буфет украшал английский фарфор. Но миниатюр пахари[13] из коллекции Премалы и кашанских ковров, что ей подарили, нигде не было видно.
— Во всем большой вкус, — сказала Премала; показывая мне дом, и нерешительно добавила: — Не хочется ничего менять, только… неплохо бы иметь вторую столовую. Ты ведь знаешь наших родителей, они предпочитают все свое, национальное, особенно еду. Против остального они не будут возражать.
— О, возражать они не станут, — сказала я, чувствуя неловкость оттого, что Премала как бы перехватила мою мысль. — Да и вряд ли они скоро к вам приедут, правда? Может быть, со временем Кит и согласится на вторую столовую.
— Кит считает это излишеством, — ответила Премала. — Тогда бы пришлось выделить целую комнату, а значит, и отдельную кухню устроить. — Я думаю, что он прав. Не так уж много ортодоксов среди наших знакомых, да и дом этот не наша собственность, так что думать о родственниках не приходится.
— Конечно, — охотно согласилась я. — И хозяйство вести проще, когда одна кухня.
— О, хозяйство меня не беспокоит. У нас неплохие слуги. Миссис Холлидей, знакомая Кита, прислала нам своего дворецкого, а повар обучался у Бурдеттов, они тоже друзья Кита. Мне очень повезло.
Мне кажется, она даже испытывала некоторый страх перед хорошо обученными слугами, чувствуя, видимо, что те более привычны к английским обычаям, чем она сама. Я ни разу не слышала, чтобы она отдавала слугам какие-нибудь распоряжения; казалось, ее удовлетворяло все, что они делали. Да и в самом деле, слуги неплохо справлялись без ее руководства. У нее оставалась масса свободного времени; и хотя я знала, что вечерами они с Китом обычно уезжают куда-нибудь иди принимают у себя гостей, для меня оставалось загадкой: что она делает весь день? Но я, конечно, не могла спрашивать ее об этом.
Если Премала не знала, куда употребить свое свободное время, то Рошан, наоборот, не хватало времени, хотя она в этом и не — признавалась. «Я не рабыня, а хозяйка своего времени», — говорила она, сидя на озаренном солнцем крыльце веранды и следя насмешливым ленивым взглядом, как Кит отправляется на службу. Или, медленно попивая кофе, изрекала: «Время эластично, как резина, зачем же торопиться, подгонять его?»
Однако бывали дни, когда она вставала и уезжала прежде, чем мы выходили к завтраку, и даже не возвращалась к обеду, а если и возвращалась, то почти не притрагивалась к еде. Случалось и так, что мы уже давно поужинали, а ее все нет.
— И что она так перегружает себя? — недоумевала Премала. — К хорошему это не приведет.
— Боже милостивый! — воскликнул Кит. — Разве она работает? Пустяками какими-нибудь занимается.
— Что ты, Кит! — запротестовала Премала. — Не говори так. Я же вижу, какая она приходит усталая.
— С чего бы ей уставать? Она, по-моему, вообще ничего не делает. — Кит повысил голос: — Рошан! Скажи, чем ты занимаешься? Любопытно все-таки.
Подойдя к нам неторопливой походкой, Рошан с улыбкой ответила:
— А ты лучше приходи и сам посмотри.
Кит покрутил головой, сказав, что у него есть дела поважнее. Премала тоже не горела желанием воспользоваться приглашением. Но я не могла сдержать любопытства; женщины моего круга, — как индианки, так и англичанки, особенно замужние, — нигде не служили, и я заинтересовалась этим приглашением. Боясь, как бы она не передумала, я быстро проговорила:
— Я хотела бы посмотреть. Очень.
— Что ж, приходи в любое время, — сказала она с веселой усмешкой. — Только тебе это покажется невероятно скучным.
Но я не хотела отступать.
— Когда? Завтра?
Рошан, не раздумывая, кивнула, что меня даже немножко удивило, и на этом разговор был окончен.
Не знаю, чем привлекла меня с самого начала ее работа, — ведь я почти не представляла себе, в чем она состоит. На мои расспросы Рошан ответила:
— Мы пишем, вот и все. О чем? Да обо всем!. Обо всем, что интересно, — по крайней мере, нам интересно!
И вот я поехала с ней в редакцию. Мне там понравилось, хотя я и мало что поняла. На следующий день я опять поехала с ней и провела в редакции весь день, а вечером, уезжая домой, взяла с собой пачку старых номеров журналов. Третий день я провела в редакции одна (Рошан ушла куда-то по делам), чрезвычайно довольная тем, что начала кое-что понимать. На четвертый день, когда я снова захотела поехать вместе с ней, она рассмеялась.
— А ты начинаешь приживаться. Смотри,‘потом не уйдешь от нас!
— А я и не хочу уходить, — ответила я.
Рошан молчала. Глаза ее вопросительно и лукаво смотрели на меня. Она слегка пожала плечами.
— За чем же стало дело?
Я не ответила. Всю последующую неделю я провела в редакции, завидуя сотрудникам и жалея, что не принадлежу к их числу. Правда, в известном смысле я уже стала одной из них, потому что теперь, входя в редакцию, не привлекала к себе ничьего внимания. Отчужденность, которую я испытывала, как всякая женщина, оказывающаяся в обществе мужчин, скоро исчезла, растворившись в веселой деловой атмосфере, и я чувствовала себя органической частью коллектива, что вызывало у меня новые, очень приятные ощущения.
Незаметно промчались две недели.
— Страшно не хочется уезжать, — сказала я Рошан. — Здесь было так… так хорошо.
— Побудь еще, — предложила она.
— Мне ни за что не разрешат. Надо ехать домой.
— Напиши им, что растянула лодыжку. Звучит не очень убедительно, но, по-моему, этого будет достаточно.
Я озадаченно смотрела на нее: способ, конечно, простой, но хватит ли мне духа пойти на столь откровенный обман?
