Трое - Георгий Иванов Марков
В моменты такого пробуждения он чувствует себя невероятно слабым и легким, легче соломинки, раскачиваемой со странными интервалами. То качели далеко-далеко, то вернутся и задрожат, ослабевшие и бессильные. Иногда ему кажется, что это не он, а кто-то другой, с которым он поменялся местами, и что этот другой в любой момент может вернуться. Но не возвращается.
После второго переливания крови он открывает глаза, и вдруг все восстанавливается. Это похоже на пробуждение ото сна, когда первый же предмет порождает и первую мысль, а затем начинает работать весь мозг. Он видит лица друзей, капитана и сразу же их узнает. Потом понимает, что он в больнице, припоминает случившееся. Не чувствуя боли, он улыбается и говорит:
— Все в порядке!
Чтобы доказать это, он пытается приподняться. Снова что-то обрывается, и его голова падает на подушку. Снова качели относят куда-то далеко. А тот, с кем он поменялся местами, все не приходит.
Когда он снова открывает глаза, на стене, против окна, играет оранжевое пятно. Комната наполнена каким-то необыкновенным, полупрозрачным туманом, далеким и холодным.
— Светает! — думает он отчетливо. — Светает!
Белый круглый шар, белые стены, белые двери, тумбочки, задремавшая на стуле сестра. Не вчерашняя. Эта похожа на уставшую домохозяйку. Раз она здесь, значит его состояние… он припоминает… плачущие глаза Сашо, потрясенное лицо Младена, мрачную торжественность капитана, легкость в голове и его слова: «Все в порядке!»
«Все началось с того, когда он стоял на посту… Нет, раньше… туча хотела закрыть солнце… Потом прошла Марта… Потом выстрел… сумасшедшие глаза того, кучерявого и двое с револьверами. Мог ли я их заметить раньше? Откуда они появились? Потом засов… Тяжелый, ржавый, неподвижный. Успел он или не успел? Упустил ли тех? Наверное успел, раз он здесь!.. Брусчатка… Стебелек травинки и запах озона… и это жгучее, разливающееся по всему телу странное тепло… Потом… «качели»…
— Жив! — произносит он вслух. — Жив!
Голос его звучит как-то странно, глухо, мужественно. Он улыбается.
Сестра вздрагивает, просыпается, подходит к нему.
— Не говорите! — предупреждает она. — Вам нельзя разговаривать! — и она наклоняется, поправляет одеяло.
Он чувствует ее дыхание. Видит ее губы — маленькие, миловидные, сонные.
Нечаянно она коснулась его раны. Он сразу же почувствовал боль. И только сейчас замечает, что все его тело в бинтах.
— Сильно я ранен? — спрашивает он, не отводя взгляда от ее губ.
— Не знаю! — сестра словно поймала этот взгляд и теперь рассматривает его с любопытством. — Доктор говорит, что вам повезло! Через месяц все заживет!
Он понимает, что это неправда, но сестра должна говорить именно так.
— Наши придут опять?
— Придут! Только, прошу вас, не разговаривайте! Попробуйте уснуть! — она снова поправляет одеяло и отходит. Ей приятно пользоваться своей маленькой властью. Она ждет нового вопроса, чтобы пожурить больного. Но у него нет желания спрашивать дальше.
Ему не спится. Ведь он до сих пор спал.
— Я жив! — мысленно повторяет Иван. — В этом нет никакого сомнения! А мог бы быть мертвым, мог быть тем, чем был еще вчера… Качели могли отлететь и не вернуться никогда… Что такое я был? Ничто!..
В комнате стало совсем светло. Предметы выглядят теперь более близкими, но холодными и чужими в своей непривлекательной белизне. Слышен сигнал горна. Затем доносится лай собаки, где-то неподалеку проходит поезд. По коридорам начинают ходить люди. Слышны разговоры.
Его охватывает возбуждение.
Если не сегодня, то завтра или самое позднее послезавтра он встанет на ноги, выйдет на улицу, будет говорить с людьми, ездить в поезде. Он пойдет в казарму, затем домой. Потом… Как много «потом» предстоит ему. И все это потому, что он жив. А могло бы… Впрочем главное это то, что есть!
Вдруг стена напротив озаряется солнцем. Свет так ярок, что Иван прикрывает глаза. В памяти всплывает особое воспоминание.
Поезд шел по Искрскому ущелью. Иван возвращался издалека, усталый, измученный плохим настроением. Еще в начале дороги в нем что-то будто померкло, его охватила знакомая беспричинная и потому безнадежная непреодолимая тоска. Полупустые купе, чужие лица, мерный стук колес, человек, лузгающий семечки и выплевывающий шелуху в окно, женщина в чулках со спущенными петлями, (зачем ей чулки посреди лета!), три школьницы, болтающие о школьных мелочах, собственная тревожная рассеянность — все это наполняло его безысходной неподвижной тоской, ощущением того, что это невыносимое состояние навсегда останется с ним. В дополнение к этому — чувство полной бессмысленности всего. Может быть причиной такого настроения была его обостренная чувствительность, усталость, однако никогда он не чувствовал себя так плохо, не впадал в такое отчаяние.
День был солнечный. Всю ночь лил дождь, прибывшая в реке вода неслась быстрая и мутная, зеленый мир вокруг казался чистым, умытым.
Подъезжали к Лакатнику. Чтобы как-нибудь рассеяться, он вышел в коридор и стал у окна. Ни о чем не хотелось думать. Перед ним высились белесые, с коричневатыми оттенками по вершинам, скалы Лакатника — величественные, первозданно монументальные, по-дикому неприступные и, как ему показалось, гордые, полные вечного презрения ко всему, что ползет внизу, у их подножия. Над ними распростерлось небо — безоблачное, чистое. И ничего больше. Скалы и небо. В сочетании этих двух несоизмеримых стихий была удивительная гармония, поразительная ошеломляющая красота. Синее, серовато-белое, с коричневатым оттенком, и золотая пыль солнца. Было что-то поразительное в дикой хаотической красоте скал и этой прельстительной чистоте неба…
Иван высунул голову в окно. Глаза его широко открылись, он дрогнул, и в груди его закипел восторг. Ему хотелось соскочить с поезда, задержать это мгновенье, приблизиться к этому миру, слиться с ним, утонуть в этой красоте…
Неожиданно он погрузился в фанатическое благоговение перед жизнью. От мучительной тоски, от безысходного отчаяния не осталось и следа. Благоговение породило радость, неудержимую радость. Куда бы он ни посмотрел, он встречал новую, незнакомую радость, беспричинную и такую светлую. Поезд уже давно миновал скалы, а восторгу его все не было границ. Так продолжалось и на следующий день, и на третий…
Вернувшись домой, он начал размышлять о случившемся, как-то естественно, непосредственно, будто не он, а другой, глубоко живущий в нем человек воскликнул:
— Не чудесно ли, что углерод, кислород, водород, сера и другие химические элементы среди несметных биллионов всевозможных комбинаций сочетались таким образом, что на земле появился я, человек
