Поклажа для Инера - Агагельды Алланазаров
Ишак, на которого вскочил Нагым и которого принялся колошматить за своей спиной палкой то слева, то справа, припустил резвой рысью и вскоре скрылся за невысоким барханом вдали.
Я соскочил с коня; стараясь не делать резких движений, чтобы не потревожить рану, помог слезть и Айнабат с верблюда.
– Видишь, придется сделать еще один привал…
Пастух вернулся только к вечеру, когда и я, и коровы начали уже беспокоиться, – они вытягивали морды, принюхиваясь, прислушиваясь, иногда удивленно-вопросительно мычали и уже потянулись в сторону села, я носился на Боздумане, отсекая коровам путь, сбивая их в плотное стадо, и, откровенно говоря, вымотался. Стал уже подумывать, что напрасно сам не поехал разыскивать Ахмед ага, хотя и понимал, что это было бы сложно – надо брать с собой Айнабат, не оставлять же ее в пустыне: женщина с таким характером не будет дожидаться, поедет одна в Хиву и… заблудится, погибнет. Но и в Теджен ее брать рискованно – как поведет себя на людях? Может выкинуть какую нибудь глупость, почище попытки убить меня: закричит в оживленном месте, что я украл ее, попытается затеряться, скрыться… Где же этот проклятый Нагым? – все более и более тревожился я. – Вдруг накурился до одури и сейчас валяется где-нибудь счастливый и беспамятный. А тут еще стадо это. Что делать с коровами, пора их по домам. Придется, наверное, отпустить. Дома своих хозяев сами найдут.
Наконец, когда я откровенно запаниковал – ночь-то вот-вот наступит, – вдали показалась черная точка. Она медленно приближалась, увеличиваясь; донеслись обрывки развеселой песни и вскоре, к моему огромному облегчению, счастливый, прямо-таки сияющий Нагым, бойко соскочил с ишака. Пастух помолодел, кожа разгладилась, посвежела, потеряв нездоровую желтизну; маленькие глазки хитро и доброжелательно блестели. Коровы, увидев и узнав его, враз успокоились: одни принялись опять пощипывать траву, другие, с сытыми вздохами, опустившись, пережевывали жвачку.
Нагым присел на корточки у костра, принял из рук Айнабат пиалу с чаем и с бестолковыми, нудными и лишними подробностями поведал о том, как приехал в Теджен, отыскал Овеза, выкурил у него пару трубочек и лишь потом направился к Халыку, во дворе которого собака, рожденная известной своей злостью сучкой Сапардурды, не хотела пускать в дом и чуть не разорвала халат, хорошо что вышла из дому Нурсолтан, жена Халыка, и отогнала свирепую собаку, а потом, в ответ на расспросы, рассказала, что да, дескать, приехал вчера к ним Ахмед ага, живущий в Пенди, старый и хороший друг мужа, почти до утра они просидели, но сейчас Ахмед ага нет, уехал вместе с Халыком в соседний аул…
– В аул? – растерялся я. – В какой еще аул?
– Не знаю, – беспечно пожал плечами пастух. – Я не спрашивал, ты ведь просил только узнать, был ли у Халыка гость Ахмед.
И начал рассказывать о том, как, обрадованный, что так быстро выполнил мою просьбу, вернулся к Овезу, у которого, в отличие от некоторых – посмотрел насмешливо на меня, – есть терьяк, не говоря уж о насе и табаке.
Я не слушал, тупо глядел в угли костра. “Ну и помощника мне подобрал Арнагельды ага!.. Что же делать, где искать этого распроклятого Ахмед-майыла?.. И надо ли искать? А что, если он специально удрал и теперь будет скрываться от меня?».
– Айнабат, собирайся! Едем! – приказал, оборвав оживленное борматание пастуха, который, брызжа слюной, хихикая, взмахивая руками, объяснял, как хорошо было ему у Овеза.
Я подошел к Боздуману, начал завьючивать его – решил: поедем в Хиву вдвоем с Айнабат; Ахмед-майыл дезертировал… Сказать или не сказать ей, что старик сбежал от нас? – мучился я. – А вдруг испугается? Или, еще хуже, решит, что я договорился с Ахмедом, чтобы он оставил нас одних. Нет, буду молчать, пусть считает, что все идет как надо, что Ахмед-майыл догонит нас…».
Мы, обойдя далеко село, ехали всю ночь, не останавливаясь, и лишь утром, когда начали нарастать зной и духота, сделали привал, выбрав подветренную сторону высокого бархана. Все равно лучшего места не найти – зарослей, дающих тень, нет, лишь редкие, сухие кусты саксаула, меж которыми кое-где островками хилая, пожухлая трава. Пока я расседлывал Боздумана, поил его, вздрагивая иногда от режущей боли в плече, Айнабат проворно развела костер, поставила тунче для чая… чай был невкусным: вода в бурдюке нагрелась, стала еще солоней.
Неожиданно сильный порыв ветра принес издалека ленивый собачий брех, недовольный крик ишака. Айнабат, забывавшая теперь закрывать лицо, вопросительно посмотрела на меня.
– Аул Оджарлы, – зевнув, объяснил я. – Версты полтора отсюда…Надо б зайти, сменить воду – противная стала.
Айнабат поджала губы – я понял, хотела возразить: незачем, мол, показываться в селении, но она не осмелилась.
– Если не хочешь, пройдем мимо, – я не настаивал.
Зевнув еще шире и, радуясь, что плечо болит уже не остро, а ровно, привычно, провалился в сон – обессилили, вымотали меня эти сутки…
Проснулся от быстрого шепота Айнабат:
– Максут, вставай, вставай скорей! – Она несмело потормошила меня.
– Ну, в чем дело? – недовольно буркнул я, поворачиваясь, и тут же, в полудреме еще, отчетливо вспомнил как вчера утром будила меня эта женщина, чтобы убить. Сна как не бывало. Я испуганно пощупал здесь ли виновка? Да здесь.
– Вставай! – выдохнула тревожным голосом еще раз Айнабат. – К нам едут какие-то люди…
– Басмачи?! – я вскочил. – Где?
– Там, – она, повернувшись, показала в сторону бархана, склон которого был весь в следах ее ног.
Я схватил винтовку, на бегу зарядил ее полной обоймой, и пригнувшись, словно охотник, преследующий добычу, взлетел к вершине бархана. Айнабат тоже кинулась было за мной, но я ожег ее взглядом, прошипел:
– Сиди! И – ни с места! – Нырнул за кустик саксаула. Вгляделся.
Небольшой караван – два верблюда, три всадника – медленно полз по низине в нашу сторону. Два всадника впереди, беседуют о чем-то, повод верблюжьей связки привязан, кажется, к седоку ближнего ко мне: верблюды шагают след в след за его конем, повторяя за ним все маленькие подъемы и спуски. Третий всадник замыкает группу. Хотя нет, он не замыкает – за ним идет еще кто-то. Странно идет, вяло, спотыкается, чуть не падает. Эге, да его тащат на веревке и руки у бедняги связаны! Плохо дело. Надо, пока не поздно, пока не увидели, уйти за барханами: я один, а этих – трое. Не справиться мне, если… Да какое, “если»?! Нет никакого “если»! Эти люди, не задумываясь, отберут и Боздумана, и верблюда, и всю поклажу, а меня убьют или – в лучшем случае! – свяжут
