Сексуальная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно
У матери тоже было много драгоценностей – впрочем, не уверена, что она получила их в качестве компенсации за измены отца. Бабушка Ада хранила их для меня: хотела передать, когда мне исполнится двадцать один. Но я к тому времени стала знатной коммунисткой и вечно нападала на двуличную буржуазию (особенно на тёток Санчу и Консуэло), которая так любит притворяться «левой», но не готова расставаться со своими богатствами, поэтому заявила, что всё полученное наследство сразу же продам, чтобы «вернуть» беднякам экспроприированное, и хочу дать в этом священный обет.
(– Какой еще обет, язычница ты неверующая?
– Обет, обещание, клятву самой себе – называй как хочешь.)
Я поклялась никогда не носить ни золота, ни драгоценных камней, чтобы никто не смог обвинить меня в двуличии. И это была не детская прихоть – я держу это обещание всю свою жизнь. По крайней мере, до настоящего момента мне это удавалось.
Ох и рыдала же тогда бедная бабушка Ада! Разумеется, никаких драгоценностей она мне не дала, всё оставила в сейфе. А после её смерти шесть лет назад я узнала, что ей удалось каким-то образом так «перепродать» моё наследство, чтобы оно не ушло из семьи. Расплатились за это мои двоюродные братья и сестры, включая Лауретту, а на вырученные деньги бабушка, добавив из своего кармана, купила мне квартиру в Болонье, где я и жила, пока не съехалась с Джулиано. Отказаться от неё мне и в голову не пришло – с чего бы, ведь моей клятве это не противоречило. Дом – вещь необходимая. Каждый имеет право на крышу над головой, а у побрякушек реальной ценности нет, лишь чисто символическая, условная. Бессмысленные предметы, если задуматься. Что с ними делать? Металлы и минералы ни для чего не пригодны, разве только подчеркнуть разницу между богатыми и бедными. Я, во всяком случае, всегда так думала. Красивые, говорите? Вам что же, кажется, что рубин красивее гранатового зёрнышка, а аметист – кисти глицинии?
25
В самолёте Дария, убаюканная рокотом двигателей, сразу задремала. Ада же металась между явью и сном, в котором воспоминания мешались с тем, что она говорила на приёме у психоаналитика. С ним она не всегда была полностью откровенна – например, никогда не рассказывала, как Джулиано поинтересовался, уверена ли она, что бабушка с дядей Таном после войны не стали любовниками. А что? В конце концов, оба свободны, кровным родством не связаны. Подумаешь, сын мужа от первого брака! Зато почти ровесник. Разве можно прожить вместе больше двадцати лет, если вас объединяет только любовь к общим внукам-племянникам? Думаешь, смогла бы бабушка Ада, днём и ночью имея под боком молодого мужчину, так долго мириться с необходимостью хранить целомудрие? У неё ведь, в отличие от пасынка, подливал масла в огонь Джулиано, даже не было возможности выпустить пар в борделе.
– Не смей так говорить о моей бабушке! – завопила тогда Ада, отвесив ему пощёчину, и сама удивилась: не столько яростной агрессивности этого жеста, сколько тому, что она, много и вдумчиво рассуждавшая о равном праве мужчин и женщин на сексуальную свободу, оскорбилась, будто какая-нибудь викторианская леди, когда речь зашла о её собственной семье.
По сути, Ада отказывалась даже думать о предположениях Джулиано и тем более с кем-то их обсуждать, хотя бы и с психоаналитиком, как будто, упоминая о подобных подозрениях, могла сделать их более реальными.
Где-то в середине полёта она все-таки задремала и увидела сон, в котором сидела на краю кровати в комнате-келье Старого корпуса, а Эстелла протягивала ей завёрнутую в подарочную бумагу и перевязанную ленточкой коробку размером примерно с обувную.
– Ты не можешь так просто уйти, – сказала девушка с печальной улыбкой. – Только не после ночи, которую мы провели вместе. И уж точно не раньше, чем я отдам тебе подарок.
На руках у неё, там, где во время завтрака лучи солнца, проникая сквозь листву, оставляли трепещущие нежно-зелёные блики, теперь темнели синяки. Во сне Ада знала, что профессор Палевский избивал девушку, заставляя участвовать в своих безумных экспериментах, и поняла, что Эстелла в конце концов покорилась. И улыбка её была такой печальной не из-за синяков, а потому, что она стыдилась своей слабости.
Ада раскрыла коробку и принялась доставать оттуда бумажные салфетки, какими перекладывают хрупкие предметы. Казалось, им не будет конца. Когда салфетки заполнили уже почти всю комнату, она всё-таки дотянулась кончиками пальцев до самого дна и нащупала крохотный блестящий предмет: колечко с жемчужиной.
– Вот мой дар. Сохрани его в память обо мне, это очень важно, – сказала Эстелла и, как это часто бывает во сне, не сделав и шага, вышла из комнаты.
– Но я не могу носить украшения,
