Константин Станюкович - В мутной воде
А рядом тут же припоминались ему сияющие, возбужденные лица генералов, отдающих приказания, офицеров, бравирующих своей храбростью, адъютантов, бесцельно скачущих с места на место, и своего батарейного командира, этого простого сердечного человека, который, однако, не стесняется обворовывать казну самым добродушнейшим образом, показывая на бумаге лошадей в большем количестве, чем в действительности… Он называет это экономиею. И многие из его товарищей говорят, что он увезет с войны не менее ста тысяч. Он то и дело пользуется оказией и шлет жене деньги… «А этот еще из лучших!» — подумал Венецкий…
Здесь, на месте, все те фразы, которых наслышался Венецкий в Петербурге, о великой миссии, об освободительной цели войны казались такими смешными, ничтожными… Перед Венецким точно открывался новый мир неведомых идей, и он смутно чувствовал, что в этих словах много фальши и что неестественно, чтобы в то время, когда солдаты голодали, могла грабиться казна так добродушно, так просто, на глазах у всех, и чтобы среди этого грабежа могла блеснуть ярким светом освободительная идея…
В армии ходили самые невеселые слухи. Солдаты хотя не роптали, но и они жаловались, что иногда сухари гнилые, что часто голодных их посылают в бой. Все это отразилось на восприимчивой натуре Венецкого, и он не мог забыть, как после первого плевненского боя он был на перевязочном пункте и видел тяжело раненного солдата, который, не дождавшись перевязки, нетерпеливо в предсмертной агонии, в ответ на слова Венецкого, что скоро его перевяжут, ответил, печально улыбнувшись:
— Видно, и тут нашему брату нет призора, ваше благородие!.. Все одно что собаки!
И с этим горьким упреком он умер.
Невдалеке раздался выстрел, затем другой, третий.
— По местам! — раздался зычный голос батарейного командира.
Венецкий очнулся, сошел с бруствера и стал около орудий.
Он взглянул на энергичное лицо своего начальника. Оно было возбуждено. Карие глаза весело смотрели вперед. Он весь как-то приосанился и, став посредине, громко сказал молодецким голосом:
— Ну, ребята… Смотри молодцами… Стреляй хорошо…
— Рады стараться! — весело отвечали солдаты.
Венецкий любовался полковником, но в то же время подумал: «Зачем только этот милый полковник так грабит казну?»
— Первое орудие… пли!..
И почти в один и тот же момент по всей линии вокруг Плевны засверкали огоньки, потом стали вспыхивать дымки, и вслед за тем началась оглушительная канонада и раздался шипящий свист снарядов…
Сперва турки отвечали, но скоро замолкли. А наши батареи не переставали осыпать гранатами неприятельские редуты… Венецкий наблюдал за выстрелами. Солдаты молча делали свое дело, а дождь все продолжал лить из туч, тяжело нависших над Плевной и ее окрестностями… Это была какая-то адская канонада, но офицеры только пожимали плечами и тихо сомневались в ее действительности…
— Ваше благородие!.. Хотите хлебушка?.. — раздался над самым ухом Венецкого знакомый голос. И Барсук, не дожидаясь ответа, сунул кусок черного хлеба, круто посыпанного солью, в руки Венецкого и побежал назад.
Сбоку около батареи строилась пехота… Вдруг с той стороны засверкали огоньки, и Венецкий хорошо видел, как граната врезалась среди людей…
Он отвернулся и направил бинокль на неприятельскую батарею…
— Вперед, ребята! — донеслось до него.
Он повернул голову и увидел, как солдаты мерно пошли вперед, потом повернули направо и скоро скрылись за лощиной…
Гранаты положительно осыпали наших солдат. По дороге уже валялись убитые и раненые.
IIВ десять часов все наши батареи разом прекратили огонь. Над окрестностями Плевны наступило затишье. Турки молчали и только изредка, когда войска наши показывались из-за холмов, посылали гранаты, приносившие смерть и страдания.
По диспозиции этого дня наши батареи должны были снова открыть огонь в одиннадцать часов и продолжать бомбардировку до часу. С часу до половины третьего снова отдых, а затем опять канонада.
В три часа должен был начаться штурм, который, по мнению штабных, наконец, покончит с Плевной, оказавшейся вдруг каким-то бельмом в глазу.
На батарее, где Венецкий забрался на бруствер и оглядывал в бинокль окрестности, готовились к новой бомбардировке, и там шла оживленная работа. Солдаты прочищали орудия, подвозили снаряды, перекидывались словами и отбегали в сторонку покурить.
Офицеры собрались около батарейного командира и лениво обменивались фразами. Результаты первой бомбардировки, очевидно, никого не удовлетворили.
— А, кажется, стреляли ведь не дурно? — заметил батарейный командир, словно бы желая отделаться от недоумения, ясно сказывавшегося на его лице. — Алексей Алексеевич, — крикнул он Венецкому.
Венецкий подошел к группе. Он был серьезен и задумчив.
— Вы смотрели за выстрелами… Как они?
Молодой офицер заметил тихим голосом, что большею частью снаряды только взрывали землю впереди неприятельских батарей и едва ли принесли им какой-нибудь чувствительный вред.
Полковник сердито крякнул.
— Ну, уж вы, Алексей Алексеевич, кажется, чересчур мрачно смотрите…
Он сам отлично видел, как ложились снаряды, но ему хотелось, чтобы кто-нибудь сообщил более утешительные известия.
— Конечно, наша позиция выбрана не совсем удачно, но что прикажете делать с ними!
И он махнул рукой по направлению к черневшей сзади деревушке.
— Он сверху бьет, а мы должны снизу его донимать… Поневоле попусту приходится тратить снаряды!.. — сердито проговорил полковник. — Однако, господа, пойдемте-ка чай пить… Ишь, что за гнусная погода!..
Офицеры пошли с батареи.
В это время к ним подскакал красивый молодой адъютант, сопровождаемый казаком. Он ловко соскочил с лошади и, бросив поводья казаку, приблизился к батарейному командиру, приложил руку к козырьку и, слегка наклоняя голову, проговорил с некоторой аффектацией:
— Генерал прислал спросить, как у вас стреляли, полковник?
Полковник взглянул на адъютанта. Это был молодой красивый офицер; его свежий костюм и белые рукава рубашки резали своим контрастом с потертым костюмом полковника. Видно было по свежему, румяному, веселому лицу, что адъютант хорошо выспался, хорошо вымылся и с горделивым сознанием человека, чувствующего близость к начальству, поглядывал через пенсне на полковника.
— Конечно, артиллеристы были молодцами, полковник?..
Полковника начинал сердить и этот тон, и этот свежий костюм, и вся эта молодцеватая фигура красивого адъютанта.
— Передайте вашему генералу, поручик, что выстрелы не причинили неприятелю большого вреда.
Адъютант сделал серьезную мину.
— Позволите доложить причины такого неуспешного действия артиллерии?.. — спросил он.
— Конечно, позволю! — сердито отвечал батарейный командир. — Скажите, что выбор позиции неудачен.
— Так и прикажете передать?
— Так и передайте!
Адъютант снова приложил руку к козырьку, поклонился, ловко вскочил на лошадь и помчался к другим батареям.
Когда адъютант уехал, полковник энергично послал ему вдогонку несколько непечатных приветствий. Но через несколько минут, прихлебывая чай, полковник уже сожалел, что он так резко говорил с молодым человеком.
— Того и гляди еще переврет и нагадит! — говорил он, обращаясь к офицерам.
— Так ему и надо! — говорили офицеры.
— Шляются без толку… Эх, господа, как у нас много этой дряни! — вздохнул полковник и прибавил: — Что-то даст бог сегодня? Неужели штурм будет отбит?..
«Кажется!» — хотел было заметить Венецкий, но удержался и не сказал ни слова.
На всех лицах было сомнение.
Опять загрохотали орудия, в третий раз сегодня. Был третий час. Тучи по-прежнему висели над горизонтом, и по временам шел дождь. Снова полковник весело подбадривал солдат, переходя от орудия к орудию, хоть и сам сознавал, что это лишнее. Солдаты и без того отлично делали свое дело. Они очень хорошо понимали, что сейчас начнется штурм, и лица всех были серьезны и торжественны. Обычных шуток не было слышно. На батарее уже было двое убитых. Их быстро убрали, и всякий точно старался забыть об этом.
Венецкий наблюдал за выстрелами. Растянувшись на бруствере, не обращая никакого внимания на зловещий свист, проносившийся над головой, он смотрел вперед. Сердце его забилось тревожнее, когда вдруг из-за холмов показались длинной лентой солдатские шинели и белые кепи. Лента делалась длиннее и длиннее. Раскинувшись цепью, быстро удалялись эти шинели вперед, а за ними двигались войска в колоннах.
— Начинается! — прошептал он. Надежда и сомнение попеременно волновали его.
С турецких редутов открылась отчаянная пальба. Стоял какой-то адский гул в воздухе.
