Надежда Горлова - Мои сны глазами очевидцев
Мы решили с Матрешкиным отпраздновать мой отпуск. Долго думали, как. "Ну куда можно пойти вечером?" - говорил Матрешкин. "Как куда? В театр, в кино, в ресторан, в клуб" "Последние два пункта отпадают" (Матрешкина однажды обсчитали в ночном клубе, и с тех пор он не ходит по злачным местам) Решили сходить в "МакДональдс" - необъяснимо, но это любимое заведение Матрешкина. Пришли. "Тут слишком много народу. Давай поедем в "МакДональдс" на Проспекте мира", - сказал Матрешкин. И мы поехали на троллейбусе. Это были единственные счастливые минуты того дня. В троллейбусе было тепло и пыльно, я высовывалась в окно, и холодный воздух обжигал мне лицо. Вечно я хожу или езжу не по тем улицам. Я была счастлива на этом мрачном Кольце, а будь я тогда на родном Китай-городе или на Таганке - была бы счастливее. Иногда все кажется красивым, кажется, что город создал Бог. "Здесь слишком много детей. Ты знаешь, как я их не люблю, - сказал Матрешкин в "МакДональдсе" на Проспекте Мира, - Перенесем все на более поздний вечер". И поехал к маме. Более поздним вечером я отправилась к Матрешкину. У него не оказалось горячей воды и туалетной бумаги. Зато было очень холодно, я спала в халате, куртке и лыжных штанах. У мамы Матрешкин выпил водки, и целый час брюзжал о том, что некоторые люди начинают оставлять сообщение до того, как услышат звуковой сигнал, и поэтому самое главное не записывается на автоответчик.
Когда мы лежали на диване, Матрешкин сказал: "Когда-то ты задала мне вопрос, и я ответил на него интуитивно, а почему так, я не смог бы тогда объяснить. Я долго думал об этом, и все понял" "И что же это был за вопрос?" "Ты спросила, кто мой любимый белый генерал. Я сказал, что Врангель. Это действительно так, потому что он архетипичен. Иноземец, призванный на царство, подобно варягам, да и скандинавских причем кровей..." - дальше я не слушала, я поняла главное: Матрешкин снова говорит со мной о сокровенном!
Весь отпуск я не общалась с Матрешкиным, надеясь, что он сам догадается, что я его бросила. Даже съездила в гости к писателю. Писатель сказал: "Давай так: ты привези продукты, а я приготовлю ужин!" Я подумала, что вегетарианство - это оригинально, к тому же - пикантный намек на козлиную тему, и привезла качан капусты, огурцы, помидоры, бананы и зелень. Писатель скорбно объяснил мне, что эти продукты между собой не сочетаются, и что он рассчитывал на мясо и на спиртное. При свечах мы молча ели салат из огурцов и помидоров. Потом писатель задул свечи и сказал, что лично он ложится спать, а я могу последовать его примеру, но кровать в доме только одна. "Нет, этот после капусты не женится" - подумала я и поехала домой.
Мой отпуск кончился, у Матрешкина же только начинался. В редакции зарплату повысили всем, кроме меня. "Хочешь, я поговорю с главным редактором?" - спросил Василий, притирая меня к стенке. Тогда я пошла, и уволилась, тем более, что меня позвали в другое место.
Я весело думала: "Новая жизнь начинается, без Матрешкина! Вот только проститься с ним надо, как следует, и не видеться больше никогда! Ни разу ведь за отпуск не позвонил!" Матрешкин обрадовался моему звонку и сказал: "Ты застала меня в дверях: я еду на дачу" "Не мог бы ты отложить дачу? Я хотела бы с тобой проститься навсегда не по телефону" "К сожалению, это невозможно: я договорился с ребятами, мы идем на рыбалку. Но мы ведь еще увидимся в редакции?" "Нет, я уволилась" Матрешкин издал звук, символически обозначающий грусть. "Ты ни разу не позвонил, а теперь мычишь!" "Я уезжал на дачу и жил там совершенно один, отдыхая от всех людей вообще" "Что мне с того!" "Как только приеду, я тебе позвоню" - обещал Матрешкин.
Конечно же, он не позвонил. Позвонила я сама, Матрешкин повинился, что забыл, и радостно пригласил в гости.
Мы не виделись два месяца, и за это время Матрешкин поправился. Вместо осиной талии появилось складчатое брюшко, плечи отяжелели, птичьи лапки стали походить на мужские руки. Честно говоря, я забыла, что это наше последнее свидание. Матрешкин приготовил ужин, читал мне отрывки из нового романа Климонтовича, сидя, по своему обыкновению, на крышке унитаза. Даже пытались заняться любовью на кухне, пока жарилась картошка, но не получилось: масло скворчало и стреляло Матрешкину в задницу. Потом на Матрешкина напала небывалая говорливость. Он говорил, говорил, и говорил. Даже в постели он переставал двигаться, увлекшись особенно важной для него мыслью. С удивлением я констатировала новую фазу развития Матрешкина: говорить о сексе для него стало важнее, чем заниматься сексом. Сначала он сделал признание: подглядывал за купающейся сестрой. Затем развил целую теорию порнографии. Теория пришлась на самые ответственные практические моменты. Матрешкин уворачивался от поцелуев, желая артикулировать. Я не выдержала: "Да заткнись ты!" "Ну вот, я только почувствовал себя настоящим аналитиком!" - обиделся Матрешкин и ушел дуться в другую комнату. За ужином кое-что прояснилось: Матрешкин рассказал, как его провожали в отпуск Финкель с Зябликом и практиканткой Нетатуевой. Если верить его словам, Зяблик ходила по квартире голая, а потом трахалась с Финкелем, а практикантка Нетатуева подавала им презервативы. Матрешкин же ушел в свою комнату и там в одиночестве мечтал обо мне или о практикантке Нетатуевой. Утром он нашел своих гостей голыми, всех троих.
Я не узнавала скромного рецензента Матрешкина. Теперь его интересовали только всевозможные перверсии, порнография и бесконечная болтовня. И это всего два месяца без моего присмотра!
Однажды Матрешкин сидел в кресле и вспоминал детство. Первым его сексуальным впечатлением была умственно отсталая девочка с родимым пятном в пол-лица, больная эпилепсией. Иногда она показывала стриптиз: спускала трусы и задирала юбку. С кресла мы постепенно переместились на диван, но я, как ни старалась, так и не смогла вызвать у Матрешкина эрекцию. Он не обращал внимания на мои действия: говорил и говорил...
"Что-то я сегодня какой-то вяловатый" - весело констатировал Матрешкин мои безуспешные попытки. "Что же делать?" - спросила я в эсхатологическом настроении. "Ну... можно пригласить кого-нибудь третьего, или пару... Финкеля с Зябликом..." "Какие Зяблики?! Ночь на дворе!" "Ну... тогда можно голыми выйти на балкон!"
С тех пор мы стали заниматься любовью на балконе или же в кустах в сквере. Матрешкин был счастлив и только сокрушался, что в четвертом часу утра не гуляют собачники. Наши отношения переживали ренессанс, извращенческий Серебряный век. Матрешкин мечтал о посещении нудистского пляжа и приглашении в гости Финкеля с Зябликом. Я сразу заявила: "Группового секса до свадьбы не будет!" И - получила предложение отнести еще одно заявление в ЗАГС. Матрешкин присылал мне такие теплые письма по электронной почте: "Сегодня вечером пил дома пиво, а в полночь выходил голый на балкон посмотреть косой ливень. Сам промок с ног до головы, но почти не возбудился - так, самую малость, не считается. А всё оттого, что не было со мной Нади. Вот приехала бы Надя, вышли бы с ней на сквер голыми... Сходили бы на нудистский пляж... Так и вижу Надю, расстегивающую кружевной лифчик, а под ним - прелестная грудь с парой архивозбуждающих сосков. (Прямо сейчас возбуждающих!) На мне, разумеется, тоже ничего нет, я тоже (как знать?) возбуждающ и архипрелестен. Ну и т.д. и т.п. ... Приезжай скорее, Надя!!!"
Мы фотографировали друг друга нагишом. Оказалось, что я, обнаженная, выгляжу абсолютно не сексуально: таких женщин рисовали в Средневековье тощих, жидкогрудых и с выпяченными животами. Матрешкин выглядит лучше: он возбуждался перед объективом, и это заметно, что немаловажно для порно.
Я грустно размышляла, выходить ли мне за Матрешкина, или все-таки не надо.
А Матрешкин тем временем выложил все подробности своих отношений с Машей. Оказалось, что он уже давно стал завсегдатаем Краснопресненского ЗАГСа: еще три года назад, когда я редактировала книгу, а Матрешкин скромно читал мне Гумилева и Лермонтова, там лежало их с Машей заявление!
Матрешкин полюбил декларировать, что мы живем в Открытом Обществе. Поэтому мы решили рассказывать друг другу о своих приключениях, ничего не скрывая. Приключения, в основном, выпадали на долю Матрешкина, и были очень однообразными: позвонила журналистка Алена, сказала, что ее выгнал муж, и ночевать ей негде. Матрешкин, конечно, не мог не пригласить. Алена попросила купить бутылку водки, чтобы выпить, и забыть о неприятностях. Выпили, Матрешкин встал, чтобы пойти в свою комнату и лечь спать, но пошатнулся от усталости, хотел опереться на стену, но промахнулся, и вместо стены оперся на Алену. Алена упала, Матрешкин тоже. Потерял сознание, а когда пришел в себя, было темно, и он думал, что Алена - это я. Такое приключение повторялось часто, муж прогонял Алену с хорошей периодичностью, но только в те дни, когда я сама не оставалась у Матрешкина на ночь. Если бы не Открытое Общество, я бы ни за что не догадалась, что Алена имеет к нам какое-то отношение. А Алена, наверное, и не знала, в каком мире она живет: подмигивала мне при встрече и интимным шепотом спрашивала: "Ну, когда с Матрешкиным поженитесь?"
