Ростислав Титов - И все-таки море
- По-моему, у этого балбеса не слишком много работы, - угрюмо заметил док.
- Да, - осторожно ответствовал скулмастер. - Но лучше потерпеть. Бунтовать здесь - не резон. Все, что нужно для усмирения бунта, - рядом.
Мы посидели еще часок. Негодование закипало в наших сердцах. Док свирепо вертел в руках тяжелый ключ для открывания дверцы камина.
- А если я запущу эту штуку в рожу тому гаду? - задумчиво поинтересовался он. - Что будет - нота протеста?
- Не чирикай! - взмолился скулмастер.
В тот момент у нас и возникла мысль объявить голодовку, но это было бы и вовсе глупо, потому как нас явно не собирались кормить больше и без того.
А попозже хмурый комиссар участка вызвал нас к телефону. Звонил какой-то полномочный представитель нашей державы. "Как вы про нас узнали?" удивился я. Представитель усмехнулся: "Про вас вся Европа знает - пять газет с миллионным тиражом поведали миру, какие вы герои!" Я начал ныть и жаловаться, а он коротко посоветовал: "Не чирикайте! Вы вне закона - судно еще не оформлено".
Тогда я отважно повернулся к комиссару и довольно удачно составил длинную английскую фразу о том, что, наверное, даже настоящим заключенным положена ежедневная прогулка на свежем воздухе.
И нас вывели во двор, по которому прогуливаются злоумышленники, и мы гуляли, демонстративно заложив руки за спину, как делают узники во всех детективных фильмах, и наш неусыпный страж Том улыбался, потому что англичане ценят юмор, а наверху виднелся кусок голубого неба, и мы вспомнили одесскую песенку: "Клочочек неба синего и звездочка вдали мерцают мне, как слабая надежда!" - и подумали, что в тюрьме не сладко.
Потом дежурный привел какого-то вылощенного типа, представителя местной вечерней газеты, и тот взял интервью у скулмастера, который в нашем мощном коллективе числился знатоком английского. Скулмастер находчиво принялся диктовать репортеру заметку из утреннего номера "Дейли мейл", лежащего на столе. Полисмены расхохотались, так как англичане ценят юмор, даже если служат в полиции, а тип из вечерней прессы кисло улыбнулся и ретировался. Отомстил он мелко: написал, что мы давали интервью неохотно, так как не успели получить инструкций от красного комиссара с теплохода.
А потом подъехал черный "линкольн", и нас повезли к морю, дали сапоги, переправили на катер Джо, и Джо отвез нас на судно.
На палубе нас ожидали десятки друзей, и они кричали нам что-то, мы улыбались, и Джо улыбался, и все улыбались, а мы один за другим прыгнули на шторм-трап и вцепились в его балясины мертвой бульдожьей хваткой.
Мы взобрались по трапу, и лишь мужская стыдливость удержала нас от того, чтобы опуститься на колени и поцеловать палубу. Мы поцеловали палубу мысленно и улыбались сквозь слезы радости, застилавшие наши утомленные глаза.
Вот и все. Надеюсь, никто не бросит в нас камня. Мы ведь высоко держали свою честь, если не считать нескольких десятков минут на болтающемся в штормовом море катере.
Вот и все. Это не руководство к действию, не памятная записка, но все-таки рекомендуем познакомиться с этими нашими правдивыми воспоминаниями всем тем, кто собирается высаживаться на берег Великобритании с целью спасения жизни своего соотечественника.
И, конечно, мы о нем не забывали: дважды звонили в "Викторию", откуда нам сообщили, что операция прошла успешно, состояние здоровья Николая Спринчината - "вери найс", чего вежливо и нам пожелали.
Под тем моим "очерком" стояли две подписи - моя и дока, и еще, как делают во всех выписках и выдержках о событиях, происшедших в рейсе: "Борт т/х "Зенит", Ирландское море, октябрь 1962 г."
...Как давно это было! Вот уже и сын Коли Спринчината - Валерий ходил со мной дважды в дальние моря, и кончил училище, и как будто драпанул на берег, а бобби Том, видимо, на пенсии, и за полтора фунта теперь уже не позавтракаешь в "Королевском отеле", разве что в припортовой забегаловке "хот-дог" получишь. Но я до сих пор с гордостью вспоминаю, как открывал для себя туманный Альбион.
В последующие годы я еще трижды посетил Англию.
Две недели простояли в Лондоне, дожидаясь конца забастовки докеров. Столица бриттов - огромна и похожа уже не на город, пусть и очень большой, а на целое государство, многонациональное и многоликое. Передвигались мы по ней в основном на "одиннадцатом номере", так как автобус и вообще транспорт тогда опять подорожал. Я подсчитал, что в среднем за сутки проходил около тридцати километров.
Мы обошли пешкодралом индусский Коммершиал-роад, еврейский Уайт-Чепель, негритянский Ист-Хэм, оккупированный туристами всех стран центральный район - Пиккадили-серкус, Оксфорд-стрит, а на Трафальгарской площади я видел шумное собрание молодых неохристиан, высоко поднимавших почему-то портреты Че Гевары. Забрел и в Сохо - там все же поприличнее чем на гамбургском Реепербане. Навестил, разумеется, Бейкер-стрит и поклонился дому Шерлока Холмса. И у мадам Тюссо побывал, и в Британской галерее - обо всем этом промолчу, ибо это знакомо в нашу эпоху последнему гренландскому эскимосу.
В Ольстер тоже попал. Английские солдаты, "томми", там гуляют парами, один за чердаками следит, второй - в подвалы целит, и пальцы со спусковых крючков автоматических винтовок они не убирают. Затравленный у них вид, ничего не скажешь. А у застав на главных улицах - проверочные пункты. Там обыскивают. Я к первому подошел, подняв руки. Солдатик попался с юмором, заржал и сказал: "Руки опусти, редиска!"
Гуляли мы по центральным районам Бельфаста - протестантским, где поспокойнее. Но все равно каждый пятый или шестой дом - со следами пожара или взрыва. Бабахнуло средь бела дня и в нашем присутствии: взорвали стеклянное здание фирмы "Мальборо". Мальчишки со свистом понеслись на площадь, взрослые прохожие и не обернулись...
А через шесть лет принимали нас в клубе фирмы, которая грузила на наше судно синтетическое волокно в порту Гримсби, около Гулля. Хорошо принимали, весело - плясали под гармошку до часу ночи, хороводы водили с английскими леди, пили пиво "лайт" и темный портер и закусывали вкуснейшим маринованным луком.
Был апрель - самое начало. И газоны были уже зеленые.
НА ЗЕМЛЕ ТИЛЯ
Один из моих любимых литературных героев - Тиль Уленшпигель бродил по территориям сегодняшних Нидерландов и Бельгии как по единому целому. Он и по Германии болтался, и там его звали Ойленшпигелем. А жители Фландрии, побывав под властью испанских и австрийских Габсбургов и Наполеона, в 1830 году разделились на два государства.
И все же у бельгийских фламандцев и нидерландских голландцев много общего. Впрочем, как будто Нидерланды побогаче и почище, Бельгия - погрязнее и победнее. Но и там, и тут - великолепные, просторные, удобные бассейны в портах, и настолько они обширны, что кажутся пустынными иной раз, и это вроде бы нелогично, потому что территории у бельгийцев и особенно у голландцев маловато, и они квадратные метры у моря, как известно, отвоевывают, а плодородную землицу для сельхозполей покупают у французов и немцев. Но понимают здешние жители нужды и запросы людей моря, знают, что, если в портах теснота и мелководье, дороже это обходится в конечном счете.
Чаще мне приходилось бывать в гостях у голландцев, и очень я их уважаю за неспешную деловитость, основательность и четкость в том, что они творят для себя и для гостей - мореходов всех стран. Однако подвиги и проделки свои Тиль в основном совершал в теперешней Бельгии - здесь располагалась значительная часть средневековой Фландрии.
Дважды я побывал в Генте, городе серо-седого камня и красных, как кровь, цветов. И трижды - в Антверпене, где как будто каждый дом для морского люда строился, а обслуживанием водоплавающих занимаются все жители... Итак, Бельгия, сентябрь 1974 года, Антверпен.
Плыл я туда впервые и не слишком теоретически подготовленным к встрече с этой страной. Но для современного человека внешняя информация всегда найдется. И на подходе к Антверпену судовое радио услужливо выдало порцию статистических данных.
Узнал я, что площадь Бельгии составляет половину от площади не слишком обширной Московской области, а плотность населения достигает 500 человек на квадратный метр. Еще на школьных уроках географии этот показатель меня озадачивал. Много или мало - полтысячи жителей на квадратный километр? Но ведь на две человечьих ноги тут приходится две тысячи квадратных метров или, выражаясь сельскохозяйственным языком, по двадцать соток гектара (перед войной мы с матерью с десяти соток собирали по тридцать мешков картошки).
Все время в Антверпене мне на ум лезли цифры: две ноги на две тысячи квадратов. Постепнно сложилось впечатление, что подсчеты эти не совсем верные: людей было много лишь на главных, торговых улицах да около излюбленных туристами храмов и монументов, но туристы в те пять сотен не входят все равно. Вывод напрашивался логичный: люди работают, а не шляются по улицам. Однако на полях в пригородах тогда убирали картофель - и тоже по три-четыре человека в пределах видимости из окон машины. Куда-то же прячутся десять миллионов бельгийцев!
