В Слепцов - Трудное время
- Вот осень придет, - рассуждает он сам с собою, стоя уже на другом конце террасы и глядя в сад, - здесь еще нужно акаций подсадить, а то пусто как-то оно... выходит. Опять эти мужики проклятые, - раздражительно произносит он, заметив подходящих к крыльцу мужиков, - когда они меня оставят в покое? - говорит он, хватаясь за голову, и уходит.
На террасе опять наступает молчание. Рязанов, прочитав письмо, рассматривает конверт.
- Что вы рассматриваете? - спрашивает его Марья Николавна.
- Печать смотрю. Скверный какой нынче сургуч стали делать 3.
- А что?
- Да не держится.
- Послушайте: сколько стоит дорога отсюда до Петербурга?
- Это смотря по тому как ехать.
- Ну, самый дешевый способ?
- Рублей пятьдесят.
- Только-то! Это ничего.
- Уже Вы не собираетесь ли?
- Н-не знаю. А что?
- Ничего...
Марья Николавна пристально всматривается в него.
- А что бы Вы сказали, если бы я поехала?
- Ничего бы не сказал. Я не знаю, зачем бы вы поехали.
- Не знаете?
- Не знаю.
- Гм.
Марья Николавна придает своему лицу небрежное выражение, встает из-за стола и, напевая что-то, подходит к перилам террасы; долго стоит, опершись обеими руками, и, прищурясь, всматривается в картину, широко раскинувшуюся позади сада: на синие озера, подернутые вечерним туманом, на лиловатые кучи столпившихся на западе облаков и бледное, мало-помалу холодеющее небо... В саду наступила уже тихая, росистая ночь, и на дворе совсем тихо; только слышно, как во флигеле Иван Степаныч играет на скрипке "Коль славен наш..."
- Любили вы когда-нибудь прежде? - вдруг оборачиваясь к Рязанову, спрашивает Марья Николавна.
- Нет.
Она долго и недоверчиво смотрит ему в лицо.
- Отчего?..
- Некого было.
Она медленно поворачивается к нему спиною и, нагнувшись лицом к перилам, почти шепотом спрашивает:
- А теперь?..
- Н-н...
- Хоть бы ужинать, что ли, - неожиданно входя в двери, говорит Щетинин.
Воскресенье. Утром, после обедни, пришел батюшка и принес Марье Николавне просвирку. Подали завтрак.
- В церковь что редко жалуете? - спросил ее батюшка.
- Не хотите ли водочки? - спросила она батюшку.
Он на это ничего не сказал, только крякнул и, засучив правый рукав, потянулся к графину.
- Жарко, батюшка, - ответил Щетинин.
- Тепло-с, - ответил он, намазывая масло.
Щетинин ходил по комнате; Марья Николавна сидела за столом и рассеянно крошила хлеб.
Выпив рюмку, батюшка откусил кусок хлеба и, поглядев на следы своих зубов, оставшиеся на масле, спросил:
- А этот, как его? Господин... студент... Все еще здесь проживает?
- Здесь, - глухо ответил Щетинин и сейчас же спросил батюшку: - Как дела ваши?
- Что дела-с? Дела худы.
- Что такое?
- С коровой своей никак не соображусь: молока не дает, и так надо думать, что лишится она молока совсем. Да и попадья что-то не тово - животом все жалуется.
- Это нехорошо, - заметил Щетинин и опять пошел ходить из угла в угол.
- Утомился, - сказал батюшка, усаживаясь за стол. - О боже мой! День-то жаркий, да и сверх того проповедь сказывал.
- Какую проповедь? - с участием спросил Щетинин, очевидно думая о другом.
- Так, небольшое слово сказал. Да и слово-то, признаться, давно уж оно завалялось у меня; старое слово, от тестя покойника досталось мне. Ну, все-таки, как бы то ни было. Нельзя. Строгости эти пошли...
- О чем же слово-то? - спросила Марья Николавна.
- О любомудрии-с.
- О чем?
- О любомудрии, сударыня, - отчетливо повторил батюшка.
- Это что же такое? Это значит, если кто любит мудрить, что ли? улыбаясь, спросила она.
- Н-да-с; мудрить, - тоже улыбаясь, ответил батюшка. - Сами знаете, какое ныне время. Мне вон онамедни в городе кафедральный протопоп сказывал, - преосвященный 4 его призывал, - уж он, говорит, уж он, говорит, мне пел, пел; ежели, говорит, да чуть что услышу, в порошок истолку, сгниешь в дьячках, говорит; так я, говорит протопоп, - Вы как думаете? - насилу ушел; дверей-то, говорит, не найду. Не найду дверей, и шабаш. Спасибо, служка указал. Так вот оно какое дело. Гордость-то нас до чего доводит, заключил батюшка, обращаясь к Щетинину.
- Да, - заметил Щетинин.
- Не хотите ли еще? - спросила его Марья Николавна, указывая на графин.
Батюшка посмотрел на него испытующим взглядом.
- Гм. Да как вам сказать? Оно точно что... С горя нешто? Ха, ха, ха!
Батюшка выпил.
- Да; строго, строго нынче насчет этих порядков, - говорил он, нюхая корку. - Фф! Строго.
- Без строгости нельзя, - проходя мимо стола, рассеянно сказал Щетинин.
Батюшка обернулся.
- Хорошо вам говорить, Александр Васильич, нельзя. А я вот вам скажу теперь наше дело.
Щетинин остановился.
- Благочинный 5?
- Да. Вы как об нем полагаете?
- Так что же?
- А то же-с, что в старые годы, например, книги представлять, метрики там эти, - гусь, ну, много, много, ежели я ему поросенка сволоку, полтинник денег. И еще как довольны-то были! А теперь поди сунься-ка я к нему с поросенком-то, - осрамит. "Что ты, скажет, к писарю, что ли, пришел?" Бутылку рому, да фунт чаю, да сверх того три целковых деньгами. Глядишь, они, метрики-то эти, в шесть целковых тебе и влетят, как одна копеечка. Верно. Вот что-с. Новые порядки. А попу теперь ежели еще рюмку выпить, вдруг заговорил батюшка, переменяя тон, - то это будет в самую препорцию. Чего-с?
- На здоровье, - сказала Марья Николавна.
Батюшка налил рюмку и, поглядев в нее на свет, спросил:
- Дворянская?
- Дворянская, - ответил Щетинин.
- Пронзительная, шут ее возьми, - заметил батюшка, покачав головой, потом выпил и с решимостию отодвинул от себя графин.
- Ну ее к богу!
Щетинин все ходил по комнате, по-видимому чем-то сильно озабоченный, и почти не обращал внимания на то, что вокруг него происходит. Он время от времени останавливался, рассеянно смотрел в окно, ерошил себе волосы с затылка, говорил сам себе "да" и опять принимался ходить. Марья Николавна равнодушно следила за ним глазами и вообще имела скучающий вид; батюшка замолчал, начал вздыхать и вдруг собрался уходить. В то же время вошел Рязанов. Марья Николавна оживилась и предложила ему идти провожать батюшку. Рязанов согласился. Марья Николавна взяла зонтик, но сейчас же его бросила и торопливо повязала себе на голову носовой платок. Пошли.
Сходя с лестницы, батюшка покосился на Рязанова, потом на Марью Николавну и, вздохнув, сказал: "Грехи!".
Едва успели они отойти от крыльца, как Марья Николавна, поравнявшись с Рязановым, начала его спрашивать:
- Где же вы вчера целый день пропадали? Что же я вас не видала?
- Марья Николавна! - крикнул сзади батюшка.
Она оглянулась. Батюшка прищурил один глаз и, подняв палец кверху, сказал:
- Не доверяйтесь ему - обманет.
Она улыбнулась и опять заговорила с Рязановым.
- А я вчера вас все в саду искала.
Они вышли на улицу.
- Поведения худого, - рассуждал батюшка, идя позади их. - Так и запишем: весьма худого. Гордость, тщеславие, презорство 6, самомнение, злопомнение... Не хорошо...
Марья Николавна шла, не обращая внимания.
- Господин Рязанов!
Рязанов оглянулся.
- Квоускве тандем, Катилина 7... Доколе же, однако... По-латыни знаешь? А? Как небось не знать. Пациенция ностра... утор, абутор, абути испытывать, искушать. Худо, брат, садись! А вы, барыня, тово... Вы меня извините!
- Что вы тут городите, - сказал Рязанов, отставая от Марьи Николавны.
- Сшь!
Батюшка взял Рязанова под руку и подморгнул ему на Марью Николавну.
- Не пожелай 8!.. Понятно? Парень ты, я вижу, хороший, а ведешь себя неисправно. А ты будь поскромней! С чужого коня, знаешь? - середь грязи долой. Согрешил, ну, и кончено дело. Тaците! 9 Сшь. И прииде Самсон в Газу 10, и нечего тут разговаривать.
- И шли бы Вы лучше спать, - сказал Рязанов.
- И пойду. Захмелел... Что ж с меня взять, с пьяного попа? Мы люди неученые.
- Прощайте, батюшка, - сказала Марья Николавна, останавливаясь у церкви.
- Прощайте, сударыня! Вы меня извините, бога ради. А тебе... - батюшка обратился к Рязанову, -тебе не простится. Мне все простится, а тебе нет. Вовек не простится. Нельзя. Никак невозможно простить, потому этого презорства в тебе много. Вот что. Адью!
Батюшка сделал ручкой и запер за собой калитку.
Расставшись с батюшкою, они долго шли рядом и оба молчали.
Тропинка, по которой они шли, вывела их к мельнице. Запертая по случаю праздника, вода глухо шумела внизу, пробираясь сквозь щели затвора; в пруде полоскались утки. Перебравшись через плотину, они очутились по ту сторону реки, на песчаном берегу, в кустарнике. Высоко стоящее солнце жарко палило широкие заливные луга, усеянные зелеными кочками, и темные, подернутые зеленою плесенью воды; сквозь прозрачно-волнующийся воздух четко виднелся противоположный гористый берег, густо заросший мелким лесом и залитый ярким полуденным светом.
Марья Николавна остановилась в кустах и села на траву. Рязанов тоже сел.
