Антоп Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 1-3
{03391}
не сказал ничего нового: он по-прежнему отрицал свою виновность и ни во что ставил наши улики. - Я даже удивляюсь, как это можно меня подозревать, - сказал он, пожимая плечами, - странно! - Не наивничайте, любезнейший! - сказал ему Полуградов, - напрасно подозревать никто не станет, а если подозревают, то, значит, имеют на то причины! - Да какие ни были бы причины, как бы ни были тяжелы улики, но надо же ведь рассуждать по-человечески! Не могу я убить... понимаете? Не могу... Стало быть, чего же стоят ваши улики? - Ну! - махнул рукой товарищ прокурора, - беда с этими интеллигентными преступниками: мужику втолкуешь, а извольте-ка с этим поговорить! Не могу... по-человечески... так и бьют на психологию! - Я не преступник, - обиделся Урбенин, - прошу вас быть в ваших выражениях поосторожнее... - Замолчите, любезнейший! Некогда нам перед вами извиняться и выслушивать ваши неудовольствия... Не угодно вам сознаваться, так и не сознавайтесь, - только позвольте уж нам считать вас лгуном... - Как вам угодно, - проворчал Урбенин, - вы можете проделывать теперь со мной, что вам угодно... ваша власть... Урбенин махнул рукой и продолжал, глядя в окно: - Мне, впрочем, всё равно: жизнь пропала. - Послушайте, Петр Егорыч, - сказал я, - вчера и третьего дня вы были так убиты горем, что еле держались на ногах и едва выговаривали лаконические ответы; сегодня же, напротив, вы имеете такой цветущий, конечно, сравнительно, и веселый вид и даже пускаетесь в разглагольствования. Обыкновенно ведь горюющим людям не до разговоров, а вы мало того, что длинно разговариваете, но еще и высказываете мелочное неудовольствие. Чем объяснить такую резкую перемену? - А вы чем объясняете ее? - спросил Урбенин, насмешливо щуря на меня глаза. - Я это объясняю тем, что вы забыли свою роль. Трудно ведь долго актерствовать: или роль забудешь, или надоест... - Это следовательское измышление, - усмехнулся Урбенин, - и оно делает честь вашей находчивости...
{03392}
Да, вы правы: перемена произошла во мне большая... - Вы можете объяснить ее? - Извольте, скрывать не нахожу нужным: вчера я был так убит и придавлен своим горем, что думал наложить на себя руки или ... сойти с ума... но сегодня ночью я раздумался... мне пришла мысль, что смерть избавила Олю от развратной жизни, вырвала ее из грязных рук того шелопая, моего губителя; к смерти я не ревную: пусть Ольга лучше ей достается, чем графу; эта мысль повеселила меня и подкрепила; теперь уже в моей душе нет такой тяжести. - Ловко придумано! - процедил сквозь зубы Полуградов, покачивая ногой. - За ответом в карман не лезет! - Я чувствую, что я говорю искренно, и мне удивительно, что вы, образованные люди, не можете отличить искренности от притворства! Впрочем, предубеждение слишком сильное чувство, под влиянием его не ошибаться трудно; я понимаю ваше положение, воображаю, что будет, когда, поверив вашим уликам, станут меня судить... воображаю: возьмут во внимание мою зверскую физиономию, мое пьянство... у меня не зверская наружность, но предубеждение возьмет свое... - Хорошо, хорошо, довольно, - сказал Полуградов, нагибаясь к бумагам, - ступайте... По уходе Урбенина мы приступили к допросу графа. Его сиятельство пожаловал к допросу в халате и с уксусной повязкой на голове; познакомившись с Полуградовым, он развалился на кресле и стал давать показания: - Я вам всё расскажу, с самого начала... Ну, что поделывает теперь ваш председатель Лионский? Всё еще не развелся с женой? Я с ним случайно в Петербурге познакомился... Господа, да что же вы не велите себе чего-нибудь подать? С коньяком как-то веселее и разговаривать... а что в этом убийстве виноват Урбенин, я не сомневаюсь... И граф рассказал нам всё то, что уже знакомо читателю. По просьбе прокурора, он во всех подробностях рассказал свое житье с Ольгой и, описывая прелести житья с хорошенькой женщиной, так увлекся, что несколько раз причмокнул губами и подмигнул глазом.
{03393}
Из его показания я узнал одну очень важную подробность, которая неизвестна читателю. Я узнал, что Урбенин, живя в городе, беспрестанно бомбардировал графа письмами; в одних письмах он проклинал, в других умолял возвратить ему жену, обещая забыть все обиды и бесчестия; бедняга хватался за эти письма, как за соломинку. Допросив двух-трех кучеров, товарищ прокурора плотно пообедал, прочел мне целую инструкцию и уехал. Перед отъездом он заходил во флигель, где содержался заключенный Урбенин, и объявил последнему, что наше подозрение в его виновности стало уверенностью. Урбенин махнул рукой и попросил позволения присутствовать на похоронах жены; последнее ему было разрешено. Полуградов не лгал Урбенину: да, наше подозрение стало уверенностью, мы были убеждены, что нам известен преступник и что он уже в наших руках; но недолго сидела в нас эта уверенность!.. В одно прекрасное утро, когда я запечатывал пакет, чтобы отправить с ним Урбенина в город, в тюремный замок, я услышал страшный шум. Выглянув в окно, я увидел занимательное зрелище: десяток дюжих молодцов волокли из людской кухни одноглазого Кузьму. Кузьма, бледный и растрепанный, упирался в землю ногами и, не имея возможности оборониться руками, бил своих врагов большой головой. - Ваше благородие, пожалуйте туда! - сказал мне встревоженный Илья. - Не хочет идтить! - Кто не хочет идти? - Убивец. - Какой убивец? - Кузьма... он убил, ваше благородие... Петр Егорыч занапрасну терпит... ей-богу-с... Я вышел на двор и направился к людской кухне, где Кузьма, вырвавшийся уже из дюжих рук, рассыпал пощечины направо и налево... - В чем дело? - спросил я, подойдя к толпе... И мне рассказали нечто странное и неожиданное. - Ваше благородие, Кузьма убил! - Врут! - завопил Кузьма, - побей бог, врут! - А зачем же ты, чёртов сын, кровь отмывал, ежели
{03394}
у тебя совесть чистая? Постой, их благородие всё разберут! Объездчик Трифон, проезжая мимо реки, заметил, что Кузьма что-то старательно мыл. Трифон думал сначала, что тот стирает белье, но, вглядевшись, он увидел поддевку и жилетку. Ему показалось это странным: суконного не стирают. - Что ты делаешь? - крикнул Трифон. Кузьма смутился. Вглядевшись еще пристальнее, Трифон заметил на поддевке бурые пятна... - Я сейчас же догадался, что это кровь... пошел на кухню и рассказал нашим; те подстерегли и видели, как он ночью сушил в саду поддевку. Ну, известно, испужались. Зачем ему мыть, ежели он не виноват? Стало быть, крива душа, коли прячется... Думали мы, думали и потащили его к вашему благородию... Его тащим, а он пятится и в глаза плюет. Зачем ему пятиться, ежели он не виноват? Из дальнейшего допроса оказалось, что Кузьма перед самым убийством, в то время, когда граф с гостями сидел на опушке и пил чай, отправился в лес. В переноске Ольги он не участвовал, а стало быть, испачкаться в крови не мог. Приведенный ко мне в комнату, Кузьма сначала не мог выговорить от волнения ни слова; вращая белком своего единственного глаза, он крестился и бормотал божбу... - Ты успокойся, расскажи мне, и я тебя отпущу, - сказал я ему. Кузьма повалился мне в ноги и, заикаясь, стал божиться... - Чтобы мне сгинуть, ежели это я... Чтобы ни отцу, ни матери моей... Ваше благородие! Убей бог мою душу... - Ты уходил в лес? - Это правильно-с, я уходил... подавал господам коньяк и, извините, хлебнул малость; ударило мне в голову и захотелось полежать, пошел, лег и заснул... А кто убил и как, не знаю и ведать - не ведаю... Истинно вам говорю! - А зачем ты отмывал кровь? - Боялся, чтобы чего не подумали... чтобы в свидетели не забрали...
{03395}
- А откуда на твоей поддевке взялась кровь? - Не могу знать, ваше благородие. - Как же не можешь знать? Ведь поддевка твоя? - Это точно, что моя, но не могу знать: увидал кровь, когда уже был проснувшись. - Так, стало быть, ты во сне запачкал поддевку в кровь? - Точно так... - Ну, ступай, братец, подумай... Ты несешь чепуху; подумай, завтра мне скажешь... Иди. На другой день, когда я проснулся, мне доложили, что Кузьма желает со мной говорить. Я велел его привести. - Надумал? - спросил я его. - Точно так, - надумал... - Откуда же у тебя на поддевке кровь? - Я, вашескоблагородие, как во сне помню: припоминается что-то, как в тумане, а правда это или нет, не разберу. - Что же тебе припоминается? Кузьма поднял вверх свой глаз, подумал и сказал: - Чудное... словно, как во сне или в тумане... Лежу я на траве пьяный и дремлю, не то я дремлю, не то совсем сплю... Только слышу, кто-то идет мимо и ногами сильно стучит... открываю глаз и вижу, словно как бы в беспамятстве или во сне: подходит ко мне какой-то барин, нагинается и вытирает руки о мои полы... вытер о полы, а потом рукой по жилетке мазнул... вот так. - Какой же это барин? - Не могу знать; помню только, что это был не мужик, а барин... в господском платье, а какой это барин, какое у него лицо, совсем не помню. - Какого же цвета у него было платье? - А кто его знает! Может, белое, а может, и черное... помнится только, что это был барин, а больше ничего не помню... Ах, да, вспомнил! Нагнувшись, они вытерли свои ручки и сказали: "Пьяная сволочь!" - Это тебе снилось? - Не знаю... может, и снилось... Только откуда же кровь взялась? - Барин, которого ты видел, похож на Петра Егорыча?
