Я – спящая дверь - Сьон Сигурдссон
– Я сейчас обоссусь! Ты только посмотри на себя!
Бринхильдур глянула на себя в зеркало. От лица, о котором иногда говорили, что оно напоминало Хеди Ламарр, мало что осталось, кроме глаз. Это был последний раз, когда она видела свое отражение.
Повернувшись в дверях, Ханна прокричала, стараясь перекрыть гомон веселья:
– Идите сюда! Бидди устроила шоу!
Из гостиной донеслись радостные «Оу!», «Ау!», «Вау!» и «Воу!». Бринхильдур услышала, как задвигалась мебель, как кто-то налетел на подставку для проигрывателя, как взвизгнула игла, скользнув по «Вечеру твиста с оркестром Свáвара Гéстса», как гости вечеринки, с трудом поднимаясь на ноги, ломанулись в коридор, чтобы поглазеть на обещанное Ханной шоу.
Нет, никто не должен увидеть ее в таком состоянии! Бринхильдур бросилась в прихожую, на ходу толкнув хозяина плечом так, что того отбросило к стене. По дороге к выходу из этого смертоносного гостеприимства она прошипела своей подруге детства с Локастигура:
– Не спускайся с ним в подвал!
Не найдя на вешалке свое пальто, Бринхильдур схватила первое попавшееся, рванула входную дверь и исчезла в темноте.
Ханна крикнула ей вслед:
– Эй, Бидди, не будь врединой, не уходи!
Мужчина с бабочкой выпрямился, поправил покосившееся на стене зеркало, разгладил на себе шерстяной в серую крапинку пуловер, подошел к входной двери и захлопнул ее.
И обратился к Ханне:
– Она чертова зануда…
Он улыбнулся, и Ханна подхватила его под предложенную ей руку.
В гостиной уже снова отплясывали твист.
Сначала Бринхильдур не могла понять, в каком месте находилась и который был час. Единственное, что она знала наверняка, так это то, что прихваченное с вешалки пальто ей мало. Рукава доходили лишь до середины предплечий, оно на ней не сходилось и было явно летним, а на улице стояла зима – дело было в декабре.
Оказавшись на безопасном расстоянии от проклятого дома, она замедлила шаг, пытаясь отыскать знакомые ориентиры и по признакам жизни определить время суток. Это был респектабельный район, застроенный двух- и четырехквартирными домами темного цвета, между которыми встречались более светлые – на одну семью. На темных стенах чуть поблескивало покрытие из дробленого исландского шпата с обсидианом, на светлых были те же материалы, но с примесью ракушечника. На большинстве окон виднелись плотно задернутые гардины, не слышалось ни играющих во дворах детей, ни дорожного шума, кроме редких отдаленных мотоциклетных раскатов, на подъездных дорожках стояли припаркованые автомобили – по всей видимости, была ночь или поздний вечер.
Зима в этом году благосклонно относилась к бомжам Рейкьявика, но в последние сутки северный ветер возвестил о своем прибытии падением температуры ниже нуля и теперь задул всерьез, вместе с ледяным дождем, который усиливался по мере того, как холодало, пока капли не превратились в безжалостно хлещущий мокрый снег.
Бринхильдур попыталась хоть как-то запахнуть на себе пальто, подвязав его поясом. Вдалеке между крышами домов, на фоне промозгло-черного неба, маячила серая каменная башня католического собора Лáндакот. Улица шла под уклон, а это означало, что она вела либо вниз к морю, либо вверх к центру города. В любом случае отсюда было легко найти дорогу к психбольнице «Клеппур» – прибежищу тех, кто больше не узнавал в себе ничего, кроме собственных глаз.
IV
Диктофонная запись, кассета Б)
(17 июня 2009 года)
11
Легкое дыхание ветра. Шелест листвы. Редкие всплески форели. Покрякивание исландского гоголя…
Стук стаканного донышка о столешницу. Звук вставания со стула. Шорох шагов по прибрежному гравию. Тишина. Струя жидкости ударяется о гладкую поверхность воды.
– Я мочусь в озеро!
Голос генетика звучит намеренно громко. Это не разговор с самим собой.
– Я мочусь в озеро Тингватлаватн!
Фраза явно предназначена для вращающейся в диктофоне кассеты.
Струя журчит по воде приличное время, прежде чем становится прерывистой. Тишина. Шаги по гравию. Звук усаживания на стул.
Генетик:
– Моча…
Он поднимает стакан:
– Я превратил виски в мочу!
И дальше бормочет плохо ворочающимся языком:
– Я призываю тебя, о родная страна, насладиться им вместе со мною!.. Восемь тысяч…
Последние слова трудно разобрать на записи – видимо, когда мужчина встал, чтобы отлить, выпитый на сто тысяч йен виски шибанул ему в голову.
– Я надрался, – подумал он. – Я говорю так, только когда надираюсь…
Он уже приятно пьян, как бывает, когда пьют в одиночку. В последнее время, только выпивая соло, он снова испытывает тот сладостный кайф, из-за которого пристрастился к алкоголю еще в гуманитарном училище[26]. В те годы, собираясь вместе с друзьями и скинувшись на пузырь, они общались между собой в такой возвышенной манере:
– Я призываю тебя, о родная страна, насладиться им вместе со мною!
Эта высокопарность всегда возвращается, когда он пьет один и беседует сам с собой…
Да, кстати! Прочистив горло, генетик наклоняется поближе к микрофону и невнятно произносит:
– Я всегда хотел…
Он останавливается, делает глубокий вдох, сглатывает слюну и повторяет уже более разборчиво:
– Я всегда хотел быть поэтом!
Да, он и все его друзья хотели стать поэтами, и не просто стихотворцами, нет, они хотели овладеть поэзией свершений, хотели вернуть набившему оскомину словечку «athafnaskáld», или «поэт дéла», его истинный прекрасный смысл, который воплотился в Снорри Стурлусоне и Э́йнаре Бéнедиктссоне[27], хотели проявить себя одновременно в литературе и на поприще предпринимательства, возглавить шествие, вести за собой, творить историю страны и народа, одерживать победы за морями, быть на короткой ноге с главами государств, проворно шевелить языками во славу блестящих деяний сильных мира сего и в то же время острыми перьями своих авторучек вскрывать гнойные нарывы общества, высмеивать высокомерие, стоять с одиночками против толпы, стоять с массами против тирании единиц, тайно встречаться в укромных местечках с другими поэтами дела и вместе с ними расставлять ловушки как для всяких писак, так и для заседающих в парламенте, стравливать между собой своих врагов, позволяя тем уничтожать друг друга, везде и всюду заявлять, что что-то пишут, возбуждая надежды издателей и беся профессиональных авторов.
Все они были готовы использовать тщеславие слабовольных, рассаживая их на должности лишь до тех пор, пока это будет соответствовать задуманному плану, а потом, если те не оправдают ожиданий или до конца отыграют свою роль, избавляться от них, как от использованной ветоши, предавать близких союзников в самые критические моменты, а потом вечно об этом жалеть и называть сыновей в честь тех, кого предали,
