Божий контингент - Игорь Анатольевич Белкин
Месяца через три Толик заметил, что мать пополнела, а еще через месяц уже весь поселок дразнил парня, что он сын гулены, которая беременна невесть от кого. И он, один в Померанцево точно знавший, кого благодарить за позор, согласился с мнением большинства и ушел жить к бабушке на плант. Когда Толик узнал, что у него родился братик, которого мать еще в роддоме сразу назвала Леонидом, идти вместе с бабкой смотреть на новорожденного отказался – ушел вместо этого в Артемьевку и впервые в жизни до беспамятства напился.
4.
Теперь, на новом месте, хрустел на щелястом полу песок, на стенах торчали между бревнами ошметки сухого мха, – брался когда-то Толик за ремонт, отодрал старые бабушкины обои, хотел стены глиной с песком замазать да побелить, но решил, что и так сойдет – «Пусть, как в охотничьей избушке будет!»
Спал Толик, в чем был, без постельного белья, и на неубранное драное одеяло с кусками желтой ваты то и дело примащивался грязными лапами Дружок. И только на Лешкиной койке было подобие постели, но малец не любил на ней спать, ему бы все, как Дружку, – на какой-нибудь ветоши.
– Гостинцы у меня для вас…
Из рюкзака Ленчик достал кофе, выудил банку красной икры, которую в итоге облюбовал пес, а Толик получил хитрый выкидной нож – тут же, открывая лезвие, он обрезался и кровящим пальцем нащупал у себя в кармане металлический рубль: «Оружие, Ленчик, не дарят!»
Думал гость, что бы подарить Лешке, – ничего подходящего не было, – и отдал книжку красивую про Питер, которую для Татьяны приготовил, но теперь Татьяне никогда уже про Питер не читать и не слушать. Не то поужинали, не то позавтракали сухими печеньями и тугой копченой колбасой, что остались с дороги, и, хоть Толик слазил в погреб, поднял миску соленых грибов из бочонка да огурцов, к разносолам хозяйским Ленчик не притронулся. Как грустно сказал питерский гость, – «не к тому питью эта закуска», а Толик при этом глянул на питерца удивленно. Лешка уже заснул в обнимку с Дружком, когда Ленчик вдруг спросил: – – Толик, а откуда у тебя брат? – – А ты не догадываешься? – не хотел уже Толик ворошить былое, да Ленчик сам нарвался.
В глазах питерца застыло недоумение.
– Родила мама как раз через девять месяцев, как ты здесь появился… – пояснил Толик.
И снова на лице недоумение, беспомощность, покорность – как тогда, когда артемьевский пьяный гурт искал у Ленчика деньги. Только теперь Толя ищет отца своему братишке.
– Толик, не я это…
Не поверил хозяин – по глазам было видно. «Как же так? – думал Ленчик, – от кого ж у нее ребенок? Ведь не было да ничего и быть не могло у него с Татьяной. Тянулась, как к сказке, задерганная заботами деревенская женщина к чему-то далекому, большому, красивому. Что она видела в своей глухомани, живя, словно крепостная, на Померанцевском пятачке?» И Ленчик ей рассказывал о Питере: о том, что сам знал и помнил, и о том, что на ходу придумывал. Слушала она истории про царей, дворцы, кареты, про декабристов и поэтов, слушала жадно – ну и что с того? Они же просто разговаривали! И кто знает, почему ей пришло в голову младшего сына назвать Леонидом… Загадка!
– Да уже и не важно, кто… – Толик махнул рукой. – Сказал же, брат это мой любимый – и точка. Надолго приехал, Ленчик?
– Не знаю. Собирался природу порисовать, – питерец постучал по деревянному этюдному ящичку. – Я ж художником стал, вообще-то…
– О как! Вдохновение ищешь?
– Скорее отдых. Чтобы не чувствовать ничего.
– Чтобы не чувствовать? Это не ко мне тогда, это в Артемьевку надо или на кладбище – от Артемьевки недалеко, – грустно улыбнулся Толик.
– А как там они, артемьевские?
– Да как – Юрка Сидор от белой горячки загнулся, Ершов с Верицей отравились спиртом, Струнята сидят… Вадька, вроде, ничего – женился, детишек настрогал. Ты сам-то как жил эти годы?
Ленчик вздохнул глубоко.
– По-разному. Институт так и не закончил, сначала прыгал с одной работы на другую, потом рисовать начал, картинки продавать. Женат был два раза…
– Дети? – спросил Толик.
Ленчик помолчал, опал с лица сразу:
– Да как-то не сложилось…
С утра, когда Ленчик проснулся, ни хозяина, ни Лешки в доме не было. Спал у него в ногах теплый, тяжелый и очень грязный Дружок.
Серой безрадостной мутью, вяло, словно тоже с недосыпу, просачивался в окна новый день. Сколько таких дней перевидел, перевстречал он за последние семь лет: когда вставал, выдергивал себя из дурной тревожной полудремы – и не пил ведь уже два, три, шесть трудных, насыщенных лет, – а, все одно, как с похмелья. И глаз подергивался вместе с напуганным во сне сердцем, и колотилось нутро в до боли знакомом полуознобе. Наседала, цепко хваталась за мозги, выворачивала мысли нудная напористая тяга – шептала, что все плохо, что мир дерьмо, что высшим сферам безразлично, трезв Ленчик или пьян, жив он или сдохнет под забором. И лишь крепкий, две ложки на полстакана кипятка, кофе, согревал, разгонял кровь, приводил в чувство, избавлял от морока и возвращал в реальность.
«Где ж это Толик-то? Куда пропал с утра? Надо хоть на улицу выйти поразмяться!», – решил Ленчик и начал надевать на себя специально для деревни и для художеств припасенный брезентовый костюм. Встретилась ему та бабка, к которой он в ночи стучался, когда Толика искал, – Алевтиной что ли назвалась – шла, гремя ведрами, к колодцу. Поздоровался, да разговорились.
– А не ты ли, сынок, приезжал как-то в Артемьевку и колодец там сломал? – смеясь, спросила Алевтина, – Румянцевы потом целый год рассказывали.
– Было дело. Хорошая у вас память, – смутился Лёня – не любил, когда старое поминают.
– Не пьешь больше? – не унималась бабка.
– Нет, – ответил сердито.
– Сыночка что ли повидать прибыл? – словно ядом плюнула карга.
«И эта туда же!» – Ленчик горько смолчал, отвернулся да пошел в избу. Посидел, пожалел себя немного, потом как очнулся: «Надо делом заняться», – и начал ящик свой на ножки ставить, краски выдавливать на палитру.
5.
Толик с Лешкой вернулись из Пылинки
