Елена Прекрасная - Виорэль Михайлович Ломов

– Елена Краснова! Та, что ли? – спросили у Лены и приняли на курс, несмотря на то, что у нее не было диплома о среднем профессиональном или высшем образовании в области культуры и искусства. «Повезло тебе, девушка!» – явственно услышала она, выходя из киноцентра, обернулась, но никого не увидела.

Однако надо было занять себя чем-то до начала учебы. Позвонить старым подружкам можно было, но вряд ли они развеяли бы меланхолию, овладевавшую юной особой всё сильнее и сильнее. О чем говорить с ними, чем делиться? В прошлый раз Лену резануло, как те мялись и поглядывали на нее, как на нечто чужеродное. Удивительно, в сибирском поселке вроде тоже делать было нечего, но как же спокойно было в природе, в людях и на душе, и даже воспоминания об Алексее не вызывали прежней досады. Тут же снова в мысли лез он – Модильяни! И ночью с беззвучным смехом в гробе пролетел! «Давно упокоился, а мне покоя не даешь. Будь ты неладен!»

Помимо Моди еще три обстоятельства не давали Елене покоя – уверения тетушки в том, что в прошлое при желании можно всегда заглянуть запросто, как в булочную, стоит только сильно захотеть. И особенно будоражили последние слова Кольгримы: «Захочешь – позови». И, конечно же, Елена до сих пор так и не уяснила, кто нарисовал на тарелочках двух дам – она, Елена, тетушка или Модильяни? «И, в конце концов, я – шатенка или брюнетка? Я – Елена или Кольгрима? Или я никто – лишь отражение в зеркале?»

Не выдержав нервного напряжения, Елена чуть не бегом направилась в тетушкину квартиру. Она ворвалась в ее покои, и ее тут же оглушила тишина. Точно от улицы отделяли не кирпич и стекло, а бетон и земля бомбоубежища. Ничего не изменилось в жилище. Так же тускло отсвечивало зеркало, так же электронные часы показывали время. Текущее – не полночь!

Лена подошла к зеркалу, прикоснулась к нему рукой, потом приблизила к его холодной плоскости губы и дохнула. Поверхность стекла, там, где отражалось лицо девушки, запотела. Девица вывела пальчиком на белесом конденсате слово «Modigliani», ударила по раме кулачком. Удар отозвался болью в суставе и досадой: «Что же я не написала о нем стихи?» Тут она вспомнила, что перефразировала, больше красуясь собой, Ахматову и Пастернака. «Это были чужие чувства – не мои! Я играла чужими чувствами, как в куклы».

Лена присела на банкетку у зеркала и закрыла глаза. «На банкетку присяду, лежу на диване, / Мысль одна – о тебе, Модильяни…»

– Что ты сказала, ненаглядная? – Елена открыла глаза. Моди, зажав карандаш во рту, пытливо вглядывался в нее. Натурщицу пронзила боль, точно взгляд художника резал ее живую плоть. Никто еще так не смотрел на нее! Никто еще не причинял ей такую боль! Неужели Амедео вырезал из нее, как из камня, свою очередную псевдо-африканскую скульптуру? Отсекал от нее – живой! – ненужные ему куски! Хищно, безжалостно, хотя и неправдоподобно бескровно. Но нет, судя по восторженному взгляду – Моди вырезал из нее богиню! Или не вырезал, рисовал, прорезая бумагу своим волшебным карандашом? Нет, всё же высекал из цельного камня.

Внезапно художника одолел приступ кашля – и Елена тут же ощутила в воздухе каменную пыль. Даже свечи на головах каменных скульптур от этой пыли светили тусклее, чем обычно.

– Фу! – Моди вытер рукавом слезящиеся глаза. – Одну лишь скульптуру и люблю. Для нее я пришел в мир. Но она губит меня! Так что люблю в последний раз! Вот, моя ненаглядная, полюбуйся: это ты и в то же время это дитя нашей любви – моя Галатея. Но ведь ее не надо оживлять, так? – вдруг с испугом спросил Моди.

– Нет, – с восторгом прошептала Елена, – не надо. Она и так живая.

Почему говорят, что он высекает скульптуры, накурившись гашиша? Он трезв, как стеклышко, измучен работой и чист! Елена не могла оторвать взгляд от скульптуры. «Да, это не обманчивое отражение в зеркале, – подумала она, – это не голова Нефертити, это не снимок Нины Лин, это я сама! Так вот какая я!»

Небесной красоты женская фигура похожая и не похожая на Елену Прекрасную была исполнена так, точно ее высек божественный резец из цельной глыбы человеческого счастья.

Диалог с тетушкой

– Хозяева! Встречайте дорогих гостей! – услышала Елена голос Кольгримы. «Как хорошо!» – мелькнула мысль. Девушке показалось, что тетушка шагнула в прихожую из зеркала. «А когда я проскользнула сюда?»

Они обнялись.

– Я же говорила: стоит захотеть, и всё сбудется. Захотела увидеть его, и увидела. Или только показалось, что видела его? Но теперь-то ты счастлива, племянница?

– Не знаю, тетушка, – призналась Елена. – Всё как сон, было, не было.

– Пыль смахни. Она не отсюда, тут чисто. Я пыль не выношу, ее из дома выношу. Как рифма? Пыль-то каменная. Скульптуру вырезал? Тебя ваял?

– Меня.

– И как?

– Богиня. Галатеей назвал. Сказал, что уничтожит ее. В реке утопит.

– Может, – вздохнула Кольгрима. – Безрассудный. И псих. Ну да зачем легенды плодить, лучше галеристам потом подарить. А еще лучше, продать. Не утопит он ее. Пока за очередным булыжником ходил, я ее заныкала, стырила, сперла, прибрала. Люблю Рабле! Вспотела даже. Пусть полежит, часа своего подождет. Показать?

У Лены гулко забилось сердце.

– Нет, – сказала она. – Ни за что!

– Хорошо! Потихоньку умнеешь. Главное, расставаться с прошлым без соплей. Да ты сядь, а то сейчас такое скажу, что точно сядешь.

Лена села на банкетку, с беспокойством глядя на Кольгриму. Та посмотрелась в зеркало, поправила что-то в волосах, вздохнула.

– Знаешь что? Пошли чай пить. С тортом. Там и поговорим.

На кухне был образцовый порядок. Холодильник забит продуктами, на верхней полке стоял торт.

– Сегодня изготовлен, – достала тетушка коробку. – Вчера перед закрытием купила. Вечером часто ставят завтрашнюю дату.

– Лишний день, – сказала Лена.

– Может, лишний, а может, еще почему. Сейчас время не сдвигают на час, а раньше два раза в год двигали его туда-сюда. Как мебель. Каждый миг кто-то рождается, кто-то умирает. За час это делают тысячи человек. Представляешь, сколько людей бесследно исчезало в тот вырезанный час и сколько непонятно кого и непонятно откуда появлялось в час прибавленный! Уж я-то точно знаю. Это и помогло