Безутешная плоть - Цици Дангарембга
– Ужас. Как все плохо. – Берта как никогда спокойна. – Эй, вы уверены, что ни у кого нет панадола?
Женщина Шайна, новая, с незнакомым лицом, осторожно проходит по коридору и, наблюдая, останавливается в дверях гостиной. Никто не обращает на нее внимания. Явно желая, чтобы ее не заметили, она на цыпочках крадется через веранду к выходу.
Вы с соседками не смотрите друг на друга. Ты делаешь несколько глубоких вдохов, с дрожью выдыхаешь и чувствуешь, что ты – мир, он пуст, и вы втроем падаете в него.
* * *– Потом она опять запела эту песню, – говоришь ты Кристине. – Ту, которую всегда поет о Царе Иисусе.
– Ты врала и продолжаешь врать, – тихо отвечает Кристина. – Когда такое происходит, всегда шумно.
Вы идете под жакарандами. Луна поднялась выше, мягкий ветер стал прохладнее. Кристина спихивает тебя с гравия, где он шуршит под ногами, на траву. Впереди, на дороге, ведущей в город, горят уличные фонари.
– Я знаю, почему ты не хочешь сказать, что что-то знала, – опять начинает Кристина. – Потому что это чересчур. Ты спрашиваешь, как женщина может быть такой? Ответить ты не можешь и поэтому утверждаешь, что она не такая. – Она громко вздыхает и со злостью продолжает: – Игнор! Его мать все дудела в свою дуду, закрывая глаза на то, чем он занимается. Даже и теперь моя тетя не знает про болезнь у нее в матке, пожирающую ее изнутри. – Она заметно раздражена.
Твоя кровь остается холодной, пока ты не задаешься вопросом, где будешь жить, если Май Маньянга умрет, прежде чем найдется другое жилье.
– Страх, – продолжает Кристина. – Он захватил их всех. Теперь вот Игнор украл наследство у остальных. И когда он начал хвастаться своим подарком на день рождения, Ларки подошел и ударил его. А тетя вскочила и сказала Ларки: «Если хочешь кого-нибудь убить, убей меня, а не моего сына». Тогда у Ларки распахнулись двери и в них вылетела память о себе. Он схватил нож для мяса и прыгнул на Игнора. А Игнор побежал и спрятался за мать.
Ты сворачиваешь на Ломагунди-роуд, радуясь, что скоро вы будете в автобусе, где невозможно продолжать такой разговор.
– Видали мы такое, – говорит твоя спутница. – Во время борьбы за освобождение. Только тогда в кустах, теперь в домах. И по-прежнему все молчат. Просто говорят, вот, мол, случилось, или даже, ничего не случилось, а потом плюют… Как бы то ни было, поэтому я и приехала, – тихо продолжает она. – Я вернулась домой, просто жила, делая вид, что веду такую же жизнь, как любая другая, потом меня позвали и сказали: «Поезжай посмотри, что там с твоей тетей. Ее сыновья знают, что ты за женщина». – Кристина издает странные звуки, что-то между смехом и кашлем. – Эта война была просто безумием. Может, они думали, что я лучше других смогу уладить дела здесь, в Хараре, потому что много чего повидала.
Вы подходите к автобусной остановке и садитесь на скамейку. Тебя начинает колотить. Ты опять встаешь, потому что сидеть труднее, чем стоять.
– Я не хотела ехать, – мотает головой Кристина, – потому что не хочу вмешиваться. Моя тетя вышла замуж за своего мужа, когда была молодой женщиной. И вот до чего дошло. У нас, похоже, всегда будет кровь. Не знаю, только ли в моей семье.
Первые автобусы – так поздно они ходят с большими интервалами – проезжают мимо, потому что набиты битком. Когда ты возвращаешься к скамейке, Кристина с презрением рассказывает о том, что вообще-то тебя не касается.
Муж хозяйки переехал в Хараре из Масвинго. До того ВаМаньянга работал помощником на заправке у белого человека по фамилии Пикок. После Независимости Пикок уехал в Новую Зеландию, передав ВаМаньянге заправку и все ее движимое имущество. И вот в результате сомнительного соглашения с национальной компанией, занимавшейся междугородними перевозками, которое подразумевало махинации со скидками на топливо, акциями и выходными пособиями, был уволен один младший менеджер. ВаМаньянга предложил себя на это место и получил его, продолжая собственное дело на стороне. Сходным образом он за несколько лет добился места генерального директора компании «Государственные автобусы зимбабвийского народа». Его перевели в столичный головной офис полугосударственной компании, и он, ведая станциями обслуживания, хапнул землю в южных предместьях. Когда Кристина рассказывает о таком попрании всего, за что она сражалась, голос ее сочится презрением. Ты же, узнавая подробности о человеке, который столь ловко продвинулся, так возбуждаешься, что все существо издает тихий стон восхищения.
Кристина машет очередному автобусу. Он останавливается, хотя уже заполнен бóльшим количеством людей, чем положено. Затем, поскольку вы ночные путники и полностью в милости кондуктора, тот берет с вас двойную плату, и вы едете на целый доллар, оставшись без денег на обратный проезд. Остальные пассажиры недовольно гудят, но достают грязные мелкие купюры или горсти мелочи. У тебя такое ощущение, что ты через сиденье просачиваешься в асфальт, где растворяешься, и колеса разжевывают тебя до невидимости.
Автобус останавливается на Копабакана, и ты вылезаешь следом за Кристиной. Первые пару сотен метров она ведет тебя по разбитой мостовой на восток.
– Он прилично разбогател, – говорит она наконец, как будто ей это только что пришло в голову. – Оказалось, он хорошо умеет то, что называется бизнесом. Слово появилось после Независимости. Хотя знаешь, лучше называть восемнадцатое апреля. Что мы знаем про независимость? Может, она была как раз для таких людей, как мой дядя.
И она рассказывает дальше. Вскоре ВаМаньянга приобрел еще один дом на севере города, тоже у белого, который тоже уехал в Новую Зеландию, где не было, да и речи не могло быть об ассимиляции, поскольку все прежние народы просто вырезали. Теперь голос Кристины скорее печален, чем презрителен. Оказывается, что не только ты, все аплодировали успехам ВаМаньянги. Никто
