Пир у золотого линя - Владас Юозович Даутартас
Морозы спали, наступила оттепель. Небо посветлело, погода смягчилась.
Мы с Юшкой собираемся ставить подледные сети. Несем с собой шест, топор, совок, веревки. На берегах реки горы снега. Толстый снежный покров лежит и на полях, на реке. Лишь в тех местах, где прошелся сильный ветер, синеет чистый лед.
Мы выбираем место и начинаем рубить проруби. Неподалеку от нас трудятся Пранайтис с Костукасом, поодаль возятся другие рыбаки.
— Потеплело — и рыба оживет, — с удовольствием ломая лед, размышляет Юшка. Я верчусь около него и совком вылавливаю из проруби ледяные осколки. Мне нравится смотреть, как из-под Юшкиного топора сыплются мелкие, словно стекляшки, льдинки, попадая мне на шапку, воротник.
— Хорошее место мы с тобой выбрали, Йонас. Вот тут, саженях в десяти от проруби, — Юшка выпрямляется и показывает рукой в сторону берега, — есть затонувший куст. Весь ракушками облеплен. Его окуни любят. Вот увидишь, будет хлеб, будет сало. Однако, гляди, и Пранайтис хорошо угадал. Там каменистое дно, крупный песок. Налим такое место любит.
Прорубив здоровенную прорубь, мы привязываем к концу шеста веревку и запускаем его под лед. Сухой шест прилегает ко льду, и нам хорошо видно, где рубить следующую прорубь. Расколов лед, топором толкаем шест дальше. Потом снова рубим и толкаем. И так до самого берега. Когда веревка в воде, нетрудно и сеть под водой наладить. Юшка привязывает сеть к концу веревки и осторожно опускает ее в воду у большой проруби, а я стою у берега и тяну на себя веревку.
— Полегче, полегче! Сеть запутается! — кричит Юшка.
Когда тянешь медленно, очень мерзнут руки. Но я все-таки придумываю хитрость. Перекладываю веревку через плечо и черепашьим шагом двигаюсь вбок. Так не холодно и гораздо легче. Но вскоре уже приходится тянуть изо всех сил, потому что теперь почти вся сеть под водой.
— Тащи, тащи… Эх, погоди ты у меня!
А это еще что? Я оборачиваюсь. Да это же Пранайтис орет на Костукаса. Тот тоже, накинув веревку на плечи, тянет сеть, но никак не вытянет. Мальчишка скользит по льду, спотыкается, а отец уже грозится поркой.
Наша сеть уже подо льдом, и я бегу к Костукасу.
— Должно быть, зацепилась, — со стоном объясняет он, а сам глаза на меня не подымает.
Я обеими руками хватаюсь за веревку. Дергаю раз, потом еще, и сеть поддается.
Расставив сети подо льдом, мы делаем передышку. Юшка давно уже не был в таком веселом настроении, как нынче. Он все пытается растормошить мрачного Пранайтиса.
— Ну и промерз лед-то. Чуть ли не на сажень. Весной нагонит страху. Слышь, Казис, а что если в Нямунинасе прорубь прорубить?
— Без тебя додумались. Кукиш там с маслом.
— Глянь-ка, уж и про Нямунинас пронюхали. Кто же это такой прыткий у нас?
Пранайтис, не отвечая, подбирает со льда свои инструменты и поворачивает в сторону дома. Костукас остается с нами.
— Отец у тебя, Костас, и разговаривать не желает, — с досадой замечает Юшка.
— А зачем его ножом порезали, — заводит свое Костукас.
Все знают, что дома у Пранайтиса сущий ад. Терпит от мужа Пранайтене, но пуще всего колотят Костукаса. Люди говорят, а как помочь — никто не знает. Кабы не свои заботы, а тут у всех одно — нужда душу выедает. Где уж тут о чужой беде подумать? А мне Костукаса жалко, до того жалко, что и сказать трудно. Поглядишь на него, и кажется, что он и не растет, а все меньше становится, — съежился весь, только и остались на лице что глаза — большие, любопытные.
— Йонас, иди-ка сюда, — зовет Юшка. Наклонившись ко мне, он шепчет на ухо: — Наврал Пранайтис, от зависти наврал. Пошли на Нямунинас.
Юшка первым спешит к Нямунинасу. Мы с Костукасом идем рядом и беседуем.
— Будущей осенью я все-таки пойду в школу, — говорю я ему.
— А я не пойду.
— Почему?
— Неохота.
Вдруг Костукас так и замирает на месте. Его грустное личико светлеет. Он разглядывает вереницу заснеженных ракит.
— Смотри, какие горы…
Перед нами тянутся снежные сугробы. Одни — с острыми зубчатыми гребнями, источенными ветром, другие круглые, пышные. Сугробы наплывают друг на друга, волнами убегают вдаль, нависают над крутым берегом реки. Под ним — как под крышей.
— Вот построю себе снежный дом и стану в нем жить один, — говорит Костукас.
— Ну и дурак, замерзнешь же.
Костукас словно не слышит моих слов. Он все любуется сугробами, не может глаз оторвать.
— Вы что там такое увидали? — оборачивается с любопытством Юшка. — Уж не выдра ли след оставила?
Мы мчимся к Юшке, а тот объясняет:
— Такие крутые берега выдра любит. Выроет под кустом нору и спит себе. Иногда ночью вылезает, побегает, налепит следов — всю пятерню свою отпечатает, — а не поймать ее. Осторожный зверь. Умеет беречь свою дорогую шубку, хитрюга…
Подходим к Нямунинасу, и Юшка сразу морщится, словно дикое яблоко надкусил.
— И правда, кто-то был. Лед кололи.
— Так это же мой папка, — говорит Костукас.
— А много ли принес?
— Нисколько.
— Да врешь!
— Как перед богом…
— У каждого своя судьба. Попытаем и мы счастья.
Юшка прорубает тонкий ледок в том самом месте, где была полынья Пранайтиса. Присев на корточки рядом с ним, мы ждем и глядим на воду. На дне озера видна прошлогодняя трава. Почернелая, занесенная тиной, мертвая. Оттуда выползает черный, как пуговица, жук и, бойко
