Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин
Мурунов не заглядывал домой неделями. Выталкивал последние блоки из Курьи, собачился с вышкарями, а тут еще на шестой буровой случился прихват инструмента. Две ночи бился, устраняя аварию. На третьи сутки почти уснувшему на ходу Рубану раздробило два пальца. Пришлось срочно везти его к Раисе.
– Тебя и самого пора в больницу! – сделав операцию, говорила Раиса.
– Неплохо бы, но кто заменит?
– Посоветуйся с женой... – с издевкой сказала Раиса.
– С женой? Ты что имеешь в виду?
– То же, что и ты.
Мурунов вскочил и, не разбирая пути, помчался домой. Татьяны не было. Не зажигая света, сидел, ждал. В серванте стояла водка, но пить не хотелось.
По нужде выйдя на улицу, услышал их голоса.
«Ликуй! Твоя верная женушка расстаралась...»
«Сука!» – хотел выкрикнуть Мурунов, но вместо этого пробормотал не то «ура», не то «ликую».
Какими праведными смотрит глазами! Растленная тварь! Может, впервые он посмотрел на нее не как муж, а как чужой, не прощающий подлости человек.
«Господи! Да неужто я ослеп?»
Схватив полушубок, Мурунов, покачиваясь, шагнул через порог.
– Куда ты, Игорь? – Он не ответил.
«Наверно, пошел сводить счеты!» – решила Татьяна Борисовна и стала раздеваться, роняя под ноги перчатки, шубу, теплую кофту. Оставшись в одной рубашке, подошла к зеркалу. «Пусть, пусть! Люблю, когда мужики дерутся!»
А по улице чуть ли не саженными скачками удирал Горкин. Некрасиво, но когда за тобой гонится пьяный идиот, лучше отступить.
– Стой! Слышишь, Эдя? Стой! – тяжко топая следом, кричал Мурунов.
Горкин наддал еще крепче. Такой прытью мог бы гордиться опытный спринтер. Перемахнув овражек, взбежал на холм, отдышался.
«Теперь не догонит! – Тяжелый сбивчивый топ Мурунова слышался где-то далеко позади. – А если он с ружьем?»
Дома, запершись, достал новенькую, недавно купленную штучную тулку, но с ужасом вспомнил, что все припасы оставил в конторе. «Все! Теперь он меня кончит!» – кроме дверей есть еще ничем не защищенное окно, и Горкин сдвинул к нему все, что было громоздко. Однако баррикада, составленная из шкафа, тумбочки и кровати, вряд ли сможет защитить.
Топот между тем приближался.
– Ага, закрылся! – бормотал Мурунов. – А ну открывай!
– Не дури, Игорь! Сядешь... или «вышку» получишь, – стараясь не выказать отчаянного страха, уговаривал Горкин.
– Простят... – спокойно, со скрытой насмешкой, возражал Мурунов. – Примут во внимание, что я взвинчен... Открывай, а то хуже будет... Татьяна там... в крови плавает...
– Пош-шел! Пош-шел вон!!! Кричать буду! – Горкину тотчас представилась огромная красная лужа. В ней – тело, только что лежавшее на той вон кровати. «Господи, господи... он же псих! Он способен на все!» Почти потеряв сознание, Горкин забился в угол. Что-то загрохотало, и в лоб ему впился осколок стекла. «Прощай, папа! Я не оправдал твоих надежд...»
Отвалившись к стене, Горкин тупо ждал последнего мгновенья. Это мгновенье было нестрашно. Страх остался по ту сторону жизни. Еще секунда, быть может, две, и – конец! Всему конец! Как глупо и несправедливо!
На него рухнула торчком поставленная кровать, загремел шкаф, отлетела в сторону тумбочка. Через окно ломилась смерть...
– Ты плохо выглядишь, – сочувственно сказал Мурунов. – Неужели терзают угрызения совести?
– Зачем выбил окно? – осмелев, закричал Горкин.
– Надо же было как-то войти.
Ветер метнул в окно охапку снега. В комнатушке, еще недавно такой уютной, стало холодно и уныло. Мурунов подобрал скомканное одеяло, прижал его над проемом кроватью и удовлетворенно покачал головой:
– Надо будет оформить как рацпредложение. Оплатишь коньяком. Имеется?
– Там, в тумбочке, – Горкин приходил в себя с трудом. Из ранки на лбу сочилась кровь. Кровь была и на воротнике рубашки. Жег стыд, но более всего донимала усталость, явившаяся после пережитого страха. Боялся смерти... чудак! Да разве посмеет его тронуть этот очкастый вахлак?
Мурунов, потягивая коньяк, с любопытством оглядывался, чему-то ухмылялся.
– Гарун бежал быстрее лани... Но Горкин оставил его позади.
Свинья! Как хлещет! Коньяк-то лучший из лучших!
– Суду все известно, – Мурунов допил коньяк, собрался выкинуть бутылку в окно, но покрутил ее в руках и передумал. – Да, известно. Но допрос есть допрос.
– Не паясничай!
– А я не паясничаю, мой милый! – жестко сказал Мурунов. Зрачки за стеклами очков заострились, стали колючими. – Я спрашиваю, давно ли вы... спите?
– Если твоя жена не дает мне прохода, это еще не означает, что мы в связи.
– Бедный Иосиф! Во всем виновата моя жена.
