Наталия Медведева - Ночная певица
1993 г., Париж
ИЗ МОДНОГО ДНЕВНИКА
СТОП!
Мои первые степс* я совершила босиком, на украин-ской земле. Не было мне, по-моему, и года. И с тех пор я на Украине не была. Вот только этим летом моя нога в китайском - тайваньском? - тапочке "степнула" на перрон Харькова, и глазами я сразу наткнулась на надпись: "Нiма ходу". Да, туда мне ходу больше нет. (Для несведущих: мой до сих пор муж Савенко-Лимонов почти харьковчанин.) Город Харь, Хорь, Хер... как писал поэт Кузьминский в подвале Бруклина, харкнул семечками на бантик моего тапочка... А может, это я слишком по-медвежьи на него "степнула".
"Степс" - прекрасная книга американского пи-сателя, поляка по происхождению, в которой он "шагает" назад по жизни, оставляя блестящие "следы" прозы. Если не ошибаюсь, в этой книге он описал свою смерть, вернее, способ самоубийства. Написанное сбывается - Джерзи Козински был найден в ванной с пластиковым мешком на голове... Так как в моих "шагах" речь пойдет об обуви, в которой я их совершала, надеюсь, ничего смертельного я не предвосхищу. Хотя шпилькой размозжить голову вполне можно...
"Топ-топ, топает малыш..." - самые детские воспоминания связаны с валенками, конечно. С мокрым снегом и поэтому с калошами на валенках. С бабушкой и с санками. Чаще я все-таки в санках, и бабушка, тоже в валенках и калошах - внутри калоши алые, - тащит за веревочку сани. Вообще, в детстве ты ближе к земле и видишь много обуви. В советском зимнем детстве обувь некрасивая. С белыми разводами от соли и песка, которыми посыпают снег, чтобы таял и превращался в мерзкую жижу. И куда ни приходишь, на уровне твоих детских глаз у дверей толпятся сапоги и все шаркают в тапочках. Но весенне-летние воспоминания детства прекрасны. У мамочки "лодочки" беленькие, на малюсеньких, но заостренных каблучках с металлическими набойками на них, и маму слышно - тюк-тюк-тюк... Мы идем по площади Мира города Ленинграда, по бывшей и теперешней Сенной. Там всегда продавали арбузы, в построенных для них зеленых "загончиках". И сами арбузы зеленые блестят полосатыми боками на солнце. На мне клетчатое пальтишко, маленький беретик, какие-то полуботиночки в морщинках, рука высоко-высоко вверх тянется - к маминой руке. А рядом с глазами - мамины ножки, и чуть вниз глаза - "лодочки" тюк-тюк-тюк. И я не поспеваю своими "топ-топ" за ней.
Мои самые замечательные туфельки прибыли с мамой из ГДР. Они были вынуты из большого кожаного, почти желтого, чемодана - лакированные беленькие туфельки с черными пряжечками, язычком, в общем, с этим сплетением тоненьких черных полосочек, "обнимающих" подъем ноги. Это были, конечно же, выходные туфли, которые я донашивала уже в Крыму, куда отправила нас с бабушкой моя мама - на все лето! И в этих туфельках, на побережье Черного моря, я бегала с мальчиком Сережей. Мы дружили и все время бегали, бегали... конечно же, я в прах сносила блестящие свои туфельки и, по-моему, даже оставила их на юге. Но они попали на все мои фотографии! И дядька-фотограф, снявший меня как "девочку на шаре", наверняка не знавший работы Пикассо, оставил туфельки в кадре, их заднички, уже довольно помятые. Мальчик Сережа тоже должен был остаться "в кадре" - я, уже сейчас, собиралась написать рассказ о море, наконец-то написать нежный, а не медвежий, не "мужской" прозы, рассказ о детстве. Но события опередили меня. Я оказалась на Черном море, в Крыму с "мальчиком" Сережей в действительности, уже этим летом. В чемодане у меня лежали лаковые, правда черные, туфли на высоченном каблуке, похожем на штанину клешей. Фирмы "Санти Шоу", по-моему, из Парижа.
Я всегда любила высокий каблук. Моя юность как раз совпала с платформой. Первую платформу я купила в питерском туалете. Ну, это там, где Дума, рядом с Невским, был такой туалет, где все можно было купить у модных девиц, у центровых. Правда, за платформой (которой я даже не видела еще, но уже готова была выложить за нее 150 рублей! - в 1973 году!!!) надо было отправиться к девице домой. Она еще содрала с меня два рубля за то, что я покрасила ногти ее фирменным лаком! А босоножки, которые она продала мне, были похожи на пористый шоколад - танкетка из твердой резины, а сверху коричневая кожа на шнуровке. Я их потом обменяла на босоножки подружки Оли. Те были из "Березки", но с отдельным каблуком, правда, тоже из чего-то резинового. От постоянной носки резина, видимо, мягчала, и каблук слегка разъезжался, то есть как бы отставал. Росту во мне было на этой платформе 1 метр 85 см, а лет мне было... 15, что ли. Потом я купила осенние туфли - тоже у фарцовщиков, которые меня обманули. По-моему, это были какие-то обыкновенные самопальные шузы. Правда, они и стоили дешевле - 85 рублей.
Я помню, мы все время менялись и перепродавали свои поношенные шузы. Так, одна девица умудрилась продать мне высоченные лаковые сапоги-чулки. Лаку на них, особенно под коленкой, почти не было, но спереди они блестели. И что, конечно, самое главное - были необычайно высоки. Пальтишко на мне было мини, колокольчиком, на голове - белая, из искусственного меха, круглая шапочка. Когда я шла на свидание к моему возлюбленному к метро, он, глядя на меня издали, всегда смеялся - говорил потом, что я похожа на одуванчик на тоненькой ножке. И как, мол, она не подломится... Любил снимать с меня эти самые сапоги-чулки.
Наверное, мы ужасно портили себе ноги всеми этими случайно купленными шузами. Даже если размер не подходил, они все равно покупались - потому что были фирменными, то есть отличными от большинства местных. А это было самым главным - отличаться, не быть как все, выделяться, быть непохожим... Не то что сейчас! Все в "говнодавах", все с рюкзаками...
Моей первой покупкой на Западе, в городе Вене, когда все эмигранты усиленно покупали венские сардельки, была, конечно же, обувь. Правда, я по совет-ской привычке, видимо, не стала долго и придирчиво ее примерять, ну и купила не самые удобные туфельки. Но!!! К ним у меня в тон была подобрана сумочка, платье с кожаным ремнем... В общем, когда я в таком виде появилась в Риме, в эмигрантской организации, меня как-то и за эмигрантку не хотели принимать. А в Риме, в этом невообразимом городе, была своя мода. И я тут же бросилась покупать местную обувь. Все носили шпильки и делали бедрами зигзаги, благо, юбки были на всех чрезвычайно узкими, хотя и с разрезом. У меня разрез был о-о-о-о-чень высоким и шпильки были о-о-о-о-чень тонкими. За мной гонялись местные сексуально озабоченные итальяхи - в малюсеньких машинках, сигналящие и кричащие ругательства другим "водилам", окликающие меня: "Синьорита!!! Ма ке белла!"* Я стала там Натали, бойко болтала по-итальянски и постоянно тратила деньги еврейской организации на шмотки. К тому же мой муж, живший к тому времени в Лос-Анджелесе, оставил для меня кое-какие деньги в Риме... Их я тоже тратила исключительно на одежду. Виа Венето - блистательная улица Рима - была мной очень хорошо изучена в плане магазинов и кафе. Поэтому, когда я приземлилась в Эл.Эй., мой муж печально почесал затылок и даже спрашивать не стал, осталось ли у меня сколько-то денег. На мне были шикарные замшевые туфельки, замшевая же сумочка на цепочке через плечо. И я вполне соответствовала образу "сучки с сумочкой" из песни Хвоста.
Я так прекрасно помню эту замшу - она была как живая, и я очень долго хранила и туфельки, и сумочку из Рима, благо, я знала советский, мамин, способ очистки замшевых изделий. Их надо было держать над паром, у носика кипящего чайника, чтобы замша размякла, сделалась чуточку влажной, ожила, стала ворсистой. Потом ее надо было тереть черным хлебом. С ума сойти, корочкой! Ну, в Америке у меня была уже резиновая щеточка...
Американская обувь была ужасна. Особенно та, начальной эмиграции. Мой муж все время хотел мне купить какие-то кеды или плоские сандалии. А я все-таки умудрилась найти магазин с испанской обувью. До Беверли-Хиллз было еще далеко со всеми их Родео-драйвами... Но я сумела купить себе много разных обувок, и они очень даже котировались на фэшн шоу, в которых я уже вовсю принимала участие. В конце семидесятых еще не многие дизайнеры имели свои же линии обуви, поэтому манекенщицы обязаны были притаскивать с собой мешки со всем, что у них есть. Дизайнеры, приезжающие из Нью-Йорка, привозили "свою" обувь, а у "Хальстона" была действительно своя. Какие-то, помню, босоножки с блеском из бисера.
Мой следующий муж очень любил покупать мне обувь в Беверли-Хиллз. Обычно это происходило после ссор. Мы ехали на серебристом "Мерседесе", поблескивающем на солнышке Вилшир бульвара, в глазах у меня поблескивал огонек "сучки с сумочкой", на безымянном пальце поблескивали бриллианты обалденного кольца, найденного везучим мужем в ночном клубе... за него даже объявляли награду в тысячу баксов... сколько же оно стоило? А, все равно досталось сестрице мужа. За всю нашу "блистательную жизнь" пришлось расплачиваться! Не обувью же сношенной - бриллиантами!
Но пока мы были молоды и счастливы - почти по Хему! - безоглядно расплачивались кредитными картами. Особенно в магазине "Райт Банк", по одноименному названию района Парижа, то есть "Правый Берег". Там были приобретены великолепные сапожки "Мод Фризона" болотного цвета, в которых я щеголяла потом в Токио и напоминала японцам о советской мощи (своим ростом в метр девяносто два!). Там же мы купили чудесные босоножечки - синие с алым ободком, неровно вырезанным, вроде египетского чего-то, и они слегка перламутрились. Там же были куплены сиреневые замшевые туфельки, облегающие ногу, как перчатки, и к ним же сумочка - со всеми этими приобретениями мы отправились на мое выступление в какую-то паблик скул, где собралась куча ностальгирующих евреев и где я исполняла им песню "Я люблю тебя, Россия". Они там очень плакали, и на бис я исполнила им "Ивушку". Мой муж стоял за кулисами, а потом сказал, что я была лучше всех, и повез меня в ресторан есть устрицы и запивать их шампанским.
