Немой набат. 2018-2020 - Анатолий Самуилович Салуцкий
Поначалу!
Борис Семёнович ещё не знал, как именно использовать этого толкового журналиста, к которому начал испытывать чувство приязни, но укрепился во мнении, что Соснин пригодится. Боевой парень! К тому же в нужное время объявился, в самый раз. Вдобавок не политический наркоман, идейными пристрастиями не страдает. Да и внешностью под кадриль ассам профессии – яркий, самоуверенный. Общаться с ним полезно не только в кабинетном формате. Разумеется, его можно подрядить сочинителем речей для ВВ, но это не главное, в пресс-службе полно умельцев-спичрайтеров. Важнее, что этот Соснин в паре с Подлевским, и значит, сгодится для выполнения деликатных поручений, о которых работникам банка знать незачем. Впрочем, «тему Соснина» надо обсудить с Подлевским наедине.
Между тем Аркадий как бы затаился, внимательно приглядываясь к говорившим. Столь странная, непривычная для него ситуация отнюдь не смущала Подлевского. Он вовсе не чувствовал себя третьим лишним, ибо видел, что Борис Семёнович весьма доволен новым знакомством. Сам он тоже осознал ценность Дмитрия для их общего дела – новый Соснин ничего общего не имел с вечно поддатым журналистом из Поворотихи. И Аркадий тоже понимал, что позднее обсудит с Хитруком эту встречу тет-а-тет.
Прощаясь, Борис Семёнович пошутил:
– Дмитрий, мы с вами беседовали без масок, не только в прямом, но и переносном смыслах. Однако обстоятельства мешают нам крепко пожать друг другу руки. Аркадий Михайлович, как вы думаете, у нас будет возможность восполнить этот пробел?
– Не сомневаюсь, Борис Семёнович.
– Кстати, Дмитрий, я хотел бы при случае представить вас Председателю Правления нашего банка. Возможно, извините за тавтологию, случай представится в скором времени. Если не возражаете, свяжусь с вами через Аркадия Михайловича.
Соснин благосклонно кивнул. Ответил без телячьих восторгов:
– Спасибо. Буду искренне рад.
Когда разместились в белом «порше», Подлевский, аж причмокивая от удовольствия, сказал:
– Ну и обласкал тебя Борис Семёныч! По первому разряду. А ты – молодец, всё о’кей. – Помолчал. – Хитрук о встрече с председателем сказал «кстати». И я тоже кое-что хочу добавить кстати. Надо нам с тобой, Дмитрий, где-нибудь посидеть вдвоём. Просветишь меня по части ваших журналистских обстоятельств.
С Суховеями Полина Пашнева сошлась быстро. В управлении она появилась, когда их уже командировали в Вильнюс, и лишь краем уха слышала эту фамилию. Но теперь, с подачи Валентина заполучив его бывшую должность в Красногорске и «официально» двинувшись, как шутила Глаша, тропою Винтропа, она могла свободно, не таясь, задружиться с этой семьёй. Более того, из круга бывших знакомых ей пришлось исчезнуть – надолго ли? – и Суховеи стали для Полины единственными «легалами». А она для них вдвойне своей – и по линии Службы, и по работе на Боба.
На первых порах Пашневой нужны были советы Валентина – он ориентировал полюдям, с которыми ей приходилось вести дела в Красногорске, – с кем можно впрямь, с кем нужно вкривь, с кем лучше вкось, а кого и за жабры треба взять. Но деловые связи скоро переросли в тесную дружбу. Предварительно созвонившись, Полина заезжала к ним часто – обязательно с подарками для Диночки, заранее сделав запас детских игрушек.
Однажды позвонила ближе к вечеру – просто так, с тоски, услышать дружеские голоса. Поболтала с Глашей, попросила позвать Валентина.
– А его нет. Включили в какую-то комиссию, и он на пару дней укатил в Кострому. – Так ты одна?
– Ну как одна? С Диночкой, спать её укладываю.
– Глашка, я к тебе на огонёк сейчас приеду! – неожиданно для себя самой воскликнула Полина. – Не приеду, а примчусь.
Вызываю такси.
И дала отбой.
Добралась она до Автозаводской нескоро – час пик. По пути несколько раз дозванивалась до неё Глаша, но Полина не отвечала на вызовы. Зато в квартире вместо «здравствуй» сразу нарвалась на тревожный вопрос:
– Что стряслось, Поля?
– Да ничего не стряслось. Душу бабью излить надо. Хотя… Нет, Глашка, всё-таки стряслось.
Они устроились на кухне, и на повторный вопрос Полина выдохнула одно слово:
– Соснин…
– А-а! – сразу сообразила Глаша; как бабе бабу не понять! – Тогда погоди, в один момент стол накрою. Всухую такие разговоры не ведут.
Достала из навесного шкафчика бутылку «Столичной», выставила закуску и до краёв налила две большие рюмки.
– Я Диночку уже не кормлю, можно и расслабиться. Давай, Поля, сперва шарахнем без тоста. Гуляй, бабы!
Полина знала: стопарь водки, если не сопротивляться, стремясь играть в трезвую, а охотно податься высвобождению затаённых чувств, – лучшее душевное лекарство. И была благодарна Глаше, что та всё поняла. После рюмки её, как и до́лжно быть, отпустило, и она по-бабски пожаловалась:
– Глашка, влипла я по самое некуда.
– Понесла, что ль?
– Хуже, хуже, Глаша. Гораздо хуже. Тут чисткой не отделаешься. Втюрилась, как девчонка несмышлёная. Не шашни.
– Да-а, видать, далеко дело зашло. На авось здесь нельзя, – задумчиво и тревожно протянула Глаша. – Выпить-то мы выпили, а разговор у нас с тобой получается трезвый. Он про Винтропа в курсе?
– Темню. Уж не под силу. Строю из себя художественную даму. Скрываю, где работаю. Чего доброго узнает, что я на бывшей должности Валентина, сразу всё и поймёт. Парень-то не глупый.
– Давай-ка, Полинушка, займёмся нашим профессиональным занятием – анализом. Как ты полагаешь, сколько ещё тебе удастся от правды уходить?
– Не знаю, Глаша, не знаю. Тут ни рассудочность, ни наивная рассудительность не в подмогу.
– Я почему спрашиваю. Время, оно, знаешь, всё по своим местам расставляет, все узлы развязывает. Может заморозить отношения на позиции «как есть» и ждать?
– Чего ждать-то, Глашка? Я про него всё знаю, он про меня ничего не знает. Страшно сказать, сплю с идейным ворогом, он же прозападный симпатизант. Лежать рядом, а думать врозь! Всё вывернуто наизнанку. Пространство согласия, как небо в овчинку, только чувства, ни о чём другом заикнуться не могу. Эх, ёлки-моталки! Неужто не понимаешь, какие в душе муки адовы оттого, что обязана с ним лукавить?
Помолчали. Глаша налила ещё почти по полной.
– Давай выпьем просто за жизнь. Сложная у нас, Поля, жизнь, сами себе не принадлежим.
– Тебе-то что жаловаться! Вы с Валентином люди счастливые, дочь на пределе успела родить. А я? Несколько лет ещё в запасе есть, да я ведь ещё незамужняя. В башке только и стучит: кому сердце отдать? Любви хочется, Глашка!
