Родом из сердца. Добрые истории о людях и животных - Ольга Станиславовна Назарова
Держите тех, кого любите. Ваши слова значат для них гораздо больше, чем это может показаться. Они могут выйти по ним из такого далёкого и безнадёжного далёка, что это кажется невозможным. Выйти ради вас. Потому, что слова тёплые и греют, потому что это ваше «я тебя люблю», как канат держит, и, если это только возможно, они постараются изо всех сил. Ради вас.
Мила… Милолика Сергеевна. Я тебя люблю. И ты это отлично знаешь!
Идея была хороша… Вот, есть Бусинка – крохотная чишка. И ей явно хочется поиграть с кем-то из живности, но за кошками она не успевает, а Бусинка скулит от невозможности с кем-то повозится – молоденькая совсем. И расстраиваться ей нельзя, только-только из болезни вылезла.
А тут как раз скидывают мне знакомые объявление о том, что продают взрослую чихуа, строго не в разведение, не для выставок, а так… на подушку, соответственно, и цена невелика. А главное, характер спокойный, не скандальный, короче, то, что нам надо.
Поехала я её посмотреть, и мне охотно продали черно-белую крошку чихуа, которая жила в шкафу. Да, пряталась она там от более бойких и радостных, от ярких и характерных. Как позже выяснилось, у неё болела голова, постоянно, глухо и безнадёжно, вот она и уходила поглубже в мрак шкафа. Она даже не поверила, что я пришла именно за ней. Вокруг крутились щенки и более красивые, приветливые и обаятельные собаки. И ведь было у меня ощущение, что что-то тут не так… но я вечно вляпываюсь… Заводчица вытащила её из шкафа и усадила на диван, я села рядом и вокруг заплясали чишки. А Мила сразу спряталась за меня, прижалась и только выглядывала из-под локтя. Безнадёжно. На тот момент ей было полтора года.
Её оставили в питомнике за миловидность и окрас, но она не выросла до «рожалки» как мне объяснила заводчица. Ненавижу это мерзкое слово! Вязать Милу было нельзя, она бы не разродилась, а покупать, при учёте богатого выбора, её не хотели. Где там Миле кого-то привлечь, если вокруг такое общество…
Когда я её уносила, она спряталась у меня за пазухой и почти не дышала, только разглядывала меня изумленно. Болезнь дала о себе знать на следующий же день. Заводчица клялась, что она ничего не замечала. Возможно. Собак много, а Мила, скорее всего, старалась во время приступа прятаться поглубже и подальше. Мне уже попадались чихи с гидроцефалией – одна Бусинка чего стоит, но я никогда раньше не видела собаку, у которой немыслимо быстро крутились зрачки, а она сама выворачивалась и выворачивалась штопором на подстилке… Как я её успела довезти до врача, толком не помню. Помню, что водитель хороший попался, жал на газ и ехал невозможными дворами и закоулками, стараясь успеть.
Хорошо хоть я уже знала, куда и к кому ехать. Ещё бы не знать, после Бусинки!
– Опять, что ли? Да что же вам так везёт-то? – ветврач только брови поднял, увидев меня с Милой в охапке.
– Ну, у неё же никаких признаков нет! Ничего такого! И череп ровный и глаза не выкачены!!! – ревела я белугой в коридоре, когда он мне показал результаты МРТ.
– Любая собака весом меньше полутора килограмм в зоне риска, – ответил мне врач невесело. – Не скажу, что любая больна, но тебе вот так опять попало. Что делаем? Оперируем… Или…?
– Оперируем, – я покосилась на смотровой стол, где помощница укладывала спящую после МРТ Милочку, похожую на жалкую обмякшую тряпочку. При таком раскладе это «или» – просто усыпление, чтобы собака не мучилась.
Он только крякнул. Первый раз после того, как он со мной столкнулся и спас нам собаку, у него после операции дрожали руки, и сил, по-моему, совсем не было.
– Ладно. Попробуем, но ты помнишь, да? – мы, вообще-то, на вы, но, когда такие моменты, это как под обстрелом, уже не до вежливости.
– Помню, на мой страх и риск, никаких гарантий, шансов так мало, что ждём чуда, – я отлично помню первый раз. И чудо тоже помню!
– Правильно! – мрачно одобрил вет. – Тогда работаем.
Шунтирование с выводом излишка спинно-мозговой жидкости в нос, да на крошечной собаке – это жуть. Я честно скажу, я в такие моменты могу только молиться, чтоб получилось и радоваться, что это не я там у стола должна работать…
Мила поначалу и голову поднять не могла. Только слушала, что она любимая, нужная, самая-самая.
– Живи и не смей умирать, дурочка такая! Живи, ты нам нужна! Мы тебя любим. Я тебя люблю.
Она слушала-слушала-слушала, вытягивала себя, выползала по словам, привыкала к тому, что не безразлична. И встала. И как же радовалась всему! Каждой мелочи, каждому пустячку. Каждой капельке жизни. Комок радости. Зайчик черно-белый. Я тебя люблю!
Я знаю, почему она досталась нам. Ей очень надо было, чтобы её любили. И говорили об этом! Ну очень! Это так страшно, когда ты никому не нужен…
Или вот Валет.
Его нам Катерина с Федором принесли. Наши соседи по даче. Принесли на руках, потому что он ходил плохо, хотя ростом уже был с новорожденного телёнка. У него от истощения задние ноги подгибались под живот. Катя и её муж подобрали совсем молодого пса, подросточка ещё, в сугробе. Он там завяз, и двинуться уже не получалось. Замерзал, безнадёжно глядя на проезжающие мимо машины.
– Ой, ну не знаю, куда его? – плакала Катерина. Я сама позвонила уточнить, как дела, а тут такое…
– Ну, куда-куда. К нам!
Как же он всего боялся. Дико! Особенно людей. Особенно, если руку поднимаешь. Я когда приехала на дачу ранней весной, и пошла к нему знакомиться, он забился в будку и колотился там так, что будка дрожала.
– Ой, ты только не расстраивайся, он дичок совсем, и жутко боится. Жутко! Есть подходит, и сразу прятаться! – утешает меня Катерина. – Ты не переживай, он потом привыкнет. Когда-нибудь…
Ну, ладно, я отступила. Я ж не гордая, я и подождать могу… С часок. Подождала, осторожно подхожу, опять метаться начинает.
– Ну уж нет, дорогой. Так дело не пойдет! Ты живёшь у нас и теперь с нами, – прижался к стенке, почти распластался по ней и глаза от ужаса закрыл. Что надо было делать с собакой, чтобы такого добиться, я не знаю, и знать не хочу! Зато я очень хочу знать, как мне ему объяснить, что всё
